Страница 50 из 55
Татарин рассказал, как на привокзальной площади офицер застрелил Сахаба и не разрешил забрать труп. Проходя мимо, люди дивились: татарка, а волосы короткие!
На вторые сутки ночью друзья похитили труп Сахаба и похоронили его на татарском кладбище в Бугульме.
Я слушал эту историю трагической гибели товарища и никак не мог представить себе, что Сахаба уже нет.
- Убей меня, аллах, но я должен отомстить за кровь Сахаба! - сказал татарин, прижимая руку к груди и глядя на меня чуть раскосыми сердитыми глазами.
Я крепко пожал ему руку.
- Отвезешь мое письмо в Симбирск, это и будет твоей местью за смерть Сахаба. Согласен?
- Якши, якши! - поспешно ответил тот. - Давай бумага, скажи, кому отдавать, завтра меня не будет в Бугульма.
- Бумагу получишь завтра...
Он встал и хотел уйти, но вошла Ани.
- Я помешала вам?
- Невеста? - глядя на Аню, спросил татарин. - Якши твой невеста! - И, уходя, громко произнес: - Салям!
В ту ночь я долго не мог заснуть, все думал о Сахабе, вспоминал Петровскую, Просвиркина. Где они?
Утром закончил шифровать донесение. Вот его текст: "Белые нацеливают свой удар на Симбирск... Широко применяют переброски войск на крестьянских подводах... Маневр дает огромные преимущества в подвижности и маскировке резервов, тогда как наши отряды прикованы к эшелонам... Порожняк создает ложное представление о численном превосходстве..."
- Проходите, проходите! Зачем же стоять в коридоре, - услышал я голос Ани.
Вошел знакомый татарин, приложил руку к сердцу:
- Алейкум салям! Давай бумага!
Я показал шов мешка, в который был зашит свернутый в трубочку кусочек папиросной бумаги, и сказал, кому его отдать в Симбирске.
Рана воспалилась и заживала медленно. Улучшение наступило только через неделю. В этот день с утра Аня куда-то ушла, а когда вернулась, была так взволнована, что не смогла себя сдержать и разрыдалась.
- Что стряслось?
- Тетю Катю арестовали.
- Какую тетю Катю?
- Помнишь, однажды ты встретил меня у ревкома? Я сказала, что иду к тете Кате за советом. Тогда я скрыла от тебя, что шла к Екатерине Поликарповне Петровской, к своей бывшей няне. Да, да! После смерти мамы она была моей няней, кормила, одевала и провожала в гимназию...
В тот же день мне стали известны обстоятельства ареста бугульминских ревкомовцев.
Горсточка коммунистов во главе с Просвиркиным и Петровской, отступая на Чистополь, остановилась на родине Петровской, в селе Кичуй. Здесь, в волостном центре, была получена телеграмма из Москвы, в которой предписывалось коммунистам в случае эвакуации городов оставаться на местах для подпольной работы.
Телеграмму Просвиркину вручил бывший почтмейстер, а в эти дни начальник почты. До вечера он вертелся в помещении волостного исполкома, следя за каждым шагом членов ревкома.
А перед рассветом их схватили и увезли в Бугульму. Выдал их начальник почты.
Арест Петровской и связь с нею Ани говорили о том, что оставаться в доме Дедулиных небезопасно, и я решил немедленно пробираться к своим, хотя еще полностью не выздоровел. С помощью Ани я устроился на санитарную летучку "народной армии", которая обслуживала чехословацкие части, нацеленные со стороны Уфы на Симбирск.
Главврач летучки, толстяк с узенькими погонами подполковника, предложил место в вагоне медицинского персонала.
На этот раз мне повезло: я получил нижнюю полку в купе, в котором ехал на Симбирский фронт за новостями редактор эсеровской газеты "Земля и воля" Иван Иванович Девятов. Официально я не был с ним знаком, лишь однажды видел у Маргариты Васильевны. Но и этого оказалось достаточно, чтобы быстро установить с ним дружеские отношения.
Иван Иванович по случаю победного шествия чехословацких войск на Симбирском фронте был в приподнятом настроении: улыбка не сходила с его лица, он сам искал собеседника, чтобы излить переполнявшие его чувства. И пока летучка плелась от станции к станции, пропуская на остановках резервы 1-й дивизии чехословацкого корпуса, Иван Иванович не уставал превозносить идеи партии эсеров, к которой он принадлежал, распространялся о свободе, равенстве и братстве всех народов и повторял выдумки о кознях большевиков.
- Говорю вам по чистой совести и положа руку на сердце, что завоевать власть представляется мне задачей менее трудной, нежели завоевать доверие масс. Разумеется, все политические партии России добиваются этого, но как? Лидеру меньшевиков Мартову весь мир представляется в виде газетного листка. Организовать восстание пролетариата против капиталистов, закупить хлеб в Америке, обеспечить Донбасс хлебом, а Урал - машинами - это не его дело. Убить царя, губернатора - ни боже мой! За всю свою жизнь он не разбил носа полицейскому. Меньшевики - это бухгалтера, фармацевты, приказчики, парикмахеры, часовых дел мастера, рабочие сельтерской промышленности...
Иван Иванович ругал все партии: кадеты - мошенники; анархисты грабители; народные социалисты - реакционеры; интернационалисты и максималисты - болтуны; большевики - обманщики, они тебя и за человека не считают, если ты не рабочий...
- Эсеры - вот единственные наследники героической эпохи народничества, - захлебываясь, говорил Иван Иванович. - Мы, эсеры, восприняли блеск и обаяние Перовской, Желябова, Фигнер. Наша партия обладает притягательной силой для интеллигенции, молодежи, ее история овеяна романтикой. Я знаю, что народ не любит, когда власть вымаливает у него любовь и доверие, и готов отдать ему все свои силы, пойти за него на муки и страдания! - восклицал редактор, возводя к небу глаза...
Уже лежа в постели, я старался припомнить свой вечерний разговор с Девятовым, чтобы, отбросив громкие, но лишенные содержания слова, удержать в памяти то, что казалось мне значительным. Например, превознося заслуги эсеров в развитии "демократии", Иван Иванович проговорился о том, что бывший начальник Самарского губернского жандармского управления полковник Познанский, арестованный при Временном правительстве, освобожден из тюрьмы Комучем.
Я понял, что за короткое время господства эсеров в Заволжье между Комучем и начальником штаба "народной армии" полковником Галкиным, сторонником военной диктатуры в России, образовалась солидная трещина...
Возможно, в портфеле этого редактора, подумал я, хранится нечто более важное, чем в секретном сейфе начальника штаба кадета Галкина. Кому, как не редактору "Земли и воли", партия эсеров может доверить свои политические тайны? Знает Иван Иванович много, но ведет себя достаточно осторожно.
Утром пришло сообщение, что чехословацкие части, тесня отступающие отряды Красной Армии, подходят к Симбирску.
Это известие привело Ивана Ивановича в неописуемый восторг.
- По такому случаю мы должны распить бутылку коньяку, - предложил он и, приоткрыв дверь, крикнул: - Господин фельдфебель! Подайте, пожалуйста, бутылочку коньяку из моих боеприпасов.
Я молча наблюдал за ним.
- Помните, какой коньяк пили мы у Маргариты Васильевны? И какая закусочка подавалась... - расчувствовался Иван Иванович.
Он быстро пьянел, и когда бутылка была пуста, уже не говорил, а кричал:
- Э... Да мы с вами завтра-послезавтра поужинаем в Симбирске! Теперь вопрос лишь в том, кто первый вступит в Симбирск: подполковник Каппель или капитан Степанов... Как видите, майское совещание в Челябинске дало результаты в июле: русский капитан командует чехословацким полком, а чехословацкий полковник Станислав Чечек - всеми вооруженными силами Поволжской армии!
Все эти дни только и говорили о том, что русский капитан Степанов, громя большевистские войска, все ближе подходит к Волге. Сестры милосердия сходили с ума только при упоминании имени этого капитана. Персонал летучки как губка впитывал все, чем "дышала" Волго-Бугульминская железная дорога. И скоро я узнал, что наступление через Бугульму на Симбирск ведет 1-й чехословацкий стрелковый полк имени Яна Гуса, укомплектованный но штатам военного времени - 4000 легионеров, отдельные белогвардейские батальоны усиления, бронепоезд, вспомогательный состав, оснащенный трехдюймовыми пушками, установленными на железнодорожных платформах, три батареи полевой артиллерии, одна из которых может быть снята с платформы в случае вынужденной остановки эшелона на перегоне, конные отряды, ведущие разведку впереди головного батальона полка, и подвижные заставы бокового охранения.