Ева

Лев Тимофеев

Ева

- Глеб, - позвала она от двери. - Гле-еб! Глебушка!

Он сидел за столом и делал вид, что читает. А может, и вправду читал. Но она пришла, и он мог бы оставить книгу и не сидеть к ней боком. Или в профиль - как правильнее сказать?

- Глеб, ну хватит... Ну, все же в порядке... Ну?

- Закрой рот, - не глядя, сказал он. - Быстро оголяйся.

Она вздохнула, нехотя сняла блузку и, одной рукой поддерживая груди, расстегнула лифчик.

- Холодно в избе, - сказала она, - и ты неласковый.

- Какая ласка! - заорал он и отбросил книгу. - Я два часа тебя жду, корова. Посмотри, свет уже ушел. Ты можешь соображать?

Она стояла перед ним совсем голая - крупная девка, молодая баба, толстая, с гладкой кожей, с большими бледными сосками.

- Садись. Где яблоко?

Она взяла с подоконника большое красное яблоко, протянула ему и замерла так надо было для картины "Ева", которую он писал. Вообще-то ее звали Екатерина, да еще и Мартыновна, но быть Евой ей нравилось. Правда, когда в избе не так холодно.

- Лапши не осталось? - спросила она.

- Что, что? - он поднял лицо от ящика с красками и пригляделся к ней. - Да ты еще и пьяна, как зюзя.

Она сидела молча, голая, с яблоком в протянутой руке.

- Все кончено, - тихо сказал он, - катись...

Он встал, отодвинул этюдник, прошел в светелку и осторожно прикрыл дверь.

- Корова, корова и еще раз корова! - взорвался он, доставая из чемодана пачку сигарет. - Безответственная корова... Подумаешь, крестины где-то... У меня дело горит! Нет, завтра же везу на станцию, и чтобы духу твоего...

Через тонкую дощатую перегородку он слышал, что она плачет. Она всегда плакала крупными прозрачными слезами, если он повышал голос. И теперь он слышал ее всхлипывания. Ей обидно, видите ли.

- Перестань реветь! - он стукнул кулаком в дощатую стенку, и с гвоздя сорвалась лубочная картинка "Святое семейство - учитель труда". Он поднял ее. Старый Иосиф пилил дрова, Богородица стирала белье, мальчик Иисус строгал щепу для самовара - все были заняты делом.

Пока он прилаживал картинку на место, раздражение улеглось. Ладно, подумал он, вечер для работы пропал - уже темнеет. Кажется, она умолкла. Он иногда бывает груб, но зато отходчив. В принципе, он к ней неплохо относится. Он стянул с кровати шерстяное одеяло и распахнул дверь.

- На, укройся, - сказал он.

Но в избе было пусто. С одеялом в руках он вышел в сени. Но и в сенях ее тоже не было. Он побрел во двор, постоял, в надвигающихся сумерках пытаясь разглядеть ее за телегой с поднятыми оглоблями или за невысокой дровяной кладкой, но ничего не увидел.

- Слышишь? - хоть и в пустоту, но твердо сказал он. - Я за тобой бегать не буду.

И вдруг похолодел от страшного предчувствия. Он вернулся в избу - и точно: вся ее одежда осталась тут, на лавке. Так, ушла голая, как-то безнадежно подумал он. И, как бы отвечая его мыслям, на селе раздался громкий мужской хохот...

А на улице ночь начиналась темная и душная. От соседней избы прошла старуха и пронесла свежий запах яблок, нарезанных для сушки. Глеб остановился посреди улицы и снова прислушался. На обочине в кустах кто-то вздохнул и повернулся.

- Катя, - осторожно позвал Глеб, - Катя...

- Э, э, э, - тихо, с тоской и протяжно ответили ему, и на дорогу вышли две овцы - темная ярочка и белый ягненок.

- Кыш, сволочи! - прошипел Глеб. Овцы отбежали, но недалеко.

Теперь было слышно, что смеются и громко разговаривают на том конце деревни, где отмечали крестины. Он направился было туда, но остановился, представив себе собственное появление с одеялом в руках. Что он спросит? Вы мою голую жену не видели? Видели, видели! И все станут показывать пальцами на него и вытолкнут ее в круг ему навстречу - сюжет, достойный кисти Босха.

Хватит, подумал он, всему есть предел. Мало того, что она сама ничего не делает, мало того, что в Москве целыми днями слоняется полуодетая по мастерской и, отвлекая от работы, каждые пятнадцать минут норовит прижаться к нему и при первой же возможности готова лечь с ним в постель! За два года он на нее сколько времени потратил! И теперь вот она что учудила. Нет, завтра же чтобы духу ее не было - и навсегда. Да таких натурщиц в его записной книжке десятка три. Она - кто такая? Простая девка, двух слов связать не умеет... И теперь такой позор! Как он завтра на улицу выйдет? Он сюда уже десять лет ездит. Его здесь уважали: каждый раз ему сдавали лучший дом в деревне. А теперь - куда бежать отсюда? "Это тот, у которого голая баба по улице бегала..."

Он повернул назад к дому и увидел, что овцы все идут за ним и тянут к нему свои тоскливые морды.

- Кыш, кыш! - закричал он.

Но овцы стояли в отдалении и спокойно смотрели на него, а когда он пошел, тронулись вслед. Он пошел быстрее, и они, тихо заблеяв, побежали за ним. Он быстро вошел во двор, хотел закрыть ворота, но створка так глубоко вросла в землю, что гнилая доска тут же сломалась. Он подержал в руке трухлявый обломок и, выругавшись, отбросил в сторону. Черт с ними, с овцами...

Из открытой двери в сени и на крыльцо падал свет. В избе все было так, как он оставил: ящик с красками, раскрытый этюдник... на лавке женское белье, аккуратно прикрытое блузкой, - он терпеть не мог раскиданных женских тряпок, и она это успела усвоить. Он поискал глазами яблоко, но яблока нигде не было... И вдруг его осенило. Он, не торопясь, вернулся во двор, прошел в сад, обогнул густой малинник, вышел к старому сараю и по шаткой лестнице полез вверх, на сушила. Под крышей стоял запах свежего сена и яблок. Яблоки были собраны еще дня три назад, свалены в углу в кучу, и теперь от них начинал исходить тонкий винный аромат. На сене, держа в руке яблоко, спала Катерина. Тело ее мягко светилось с темноте.

- Эй, - склонившись над ней, позвал Глеб и чуть потряс ее за плечо. Она не проснулась. Он подумал, как это она голая лежит на колком сене, и пожалел ее. Он спустился в дом, погасил там свет и вернулся с одеялом и простыней. Снова осторожно попытался разбудить ее, но она не проснулась. Тогда он расстелил одеяло и просто перекатил ее на полметра.

- Соня ты, больше никто, - сказал он и опустился рядом. Никакой злобы уже не было. Он хотел закурить, но от яблок так сладко пахло молодым вином, что он спрятал сигарету. Он лег, укрыл себя и ее простыней, но места на одеяле ему оказалось мало, и, чтобы не остаться на сене, он подвинулся к ней поближе и ощутил ее прохладное гладкое тело. Нежно, едва касаясь, он провел рукой по ее груди и по животу, и ему стало сладко. Он почувствовал, что она тоже раскрывается ему навстречу, и тогда он приподнялся на локте и поцеловал ее в губы, и она, до конца еще не проснувшись, обняла и прижала его к себе...