Голос из хора

(Другой случай, обратный: перед казнью себя ослепил - чтобы не видеть смерти, как под одеялом укрылся, либо как тот мальчишка уцепился, когда уводили, за ногу такого же смертника: - Дяденька Шота, не отдавайте! - Тот потом рассказал...)

- Я не хотел жить, когда впервые услышал о смерти.

- Тринадцать раз я в него стрелял. В упор. Но так его, значит, Господь оберегал, что он встал и ушел.

- Господь устраняет меня из любви ко мне, я подумал. Чтобы я лишнего не нагрешил.

(Перед расстрелом)

Колдун посмотрел на воду и говорит:

- Будет жить... Но лучше б его Господь прибрал.

Разговоры о вероятном этапе. Старик:

- Да я уже, милок, о другом маршруте думаю.

- Дал простор фантазии, написав на запретке: "Не бойтесь смерти".

Предположим, встречный рассказывает о расстреле, И весь ход изложения заставляет подозре-вать, что это его расстреляли, но он, не досказав, уходит, как ни в чем не бывало, оставляя вас теряться в догадках, с кем же вы разговаривали.

Наверное, у него позади большая, "главная" жизнь, а сейчас - ее отражение в полутьме тюремного быта, в полузабытьи, воспоминание о "том", настоящем, чем он, в сущности, живет до сих пор (спрашивается, о чем разговариваем, если каждый твердит о своем, о "главном", и диалог перерастает в повторение мысленных жалоб, отправляемых по привычке в пространство, по отрешенной способности жить "главным" событием жизни и по отношению к нему всё распола-гать, объяснять), о чем не спрашивают, не принято спрашивать, но что послужило причиной, завязкой "этой", вторичной жизни, о чем непрестанно думает человек, переживающий в частной судьбе, может быть, всю глубину нашего грехопадения в целом, - и, может быть, наиболее правилен этот вид существования, как более осмысленный, сообщающий тусклой действительнос-ти "ту", "большую" мотивировку.

...Смех соседа по ночам, давящийся хохот под одеялом (я думал, он онанирует, а он смеялся), на верхней койке, тихо живущего днем своими, такими большими, "главными" мыслями: тупое лицо идиота, и такой полный, такой осмысленный хохот ночью.

Отсюда же страх перед выходом, перед жизнью "на воле", ничем не мотивированной и совершенно "пустой", на взгляд пережившего состояние полноты. - Ну а женщины?! - ему говорят. А что ему женщины? - молчать, улыбаться и снова молчать. Одинокие скитальцы с прошлыми жизнями, молчащие потому, что - какое, собственно, ко всему "этому" они имеют касательство?

Мы пришли на землю для того, чтобы что-то понять. Что-то очень немногое, но крайне важное.

Лицо человека, иссеченное мелкой нарезкой каких-то необычайно запутанных, хиромантичес-ких линий. Человек в переплете истории, плачущий над ненастоящей, предписанной ему до кончины в ходе дознания жизнью. Куда ему обратиться? Существование в подтексте истории. Кто вернет ему доисторическое, заурядное, живое лицо?

Задумчивость и додумывание до крайних степеней глубины у выдернутых из жизни и посаженных за решетку созданий. Трансцендентное в сознании выдернутого. Личность в нем неизбежно уходит на задний план.

В итоге: не люди - просторы. Не характеры - пространства, поля. Границы человека стираются в прикосновении к бесконечному. Преодоление биографического метода и жанра. Сквозь биографию! Каждый человек - сквозь. Стоит положиться на какие-то начатки характера, и мы проваливаемся по пояс. Личность - яма, едва припорошенная хворостом психологии, темперамента, жизненных привычек и навыков. Попал мимо - в яму, шагнув навстречу подошедшему ко мне незнакомцу.

А что если развернутые ступни Будды в позе лотоса суть иная проекция сомкнутых молитвенно рук?..

...Бывают интонации, которыми говорящий словно хочет удостоверить себя, что он действительно был. Как если бы - не назови он этого паспорта, адреса - не было бы и человека. - Я жил в Москве. Кропоткина, 28. Это сказано с ожесточением.

Ответная реакция: - Меня не было, слышите - не было!

(Только слабое эхо: - Был...)

- Во сне я увидел фотокарточку самого себя.

Если во сне нам снится улица, по которой ходят люди, - значит, внутри у нас просторно, как в городе, и наша душа велика, и по ней можно пройти и спуститься по лестнице к морю, и сесть на берегу и смотреть.

Собственную душу мы знаем лучше других, и она рисуется иногда какой-то кучей червей, грудой мусора. Лишь посмотрев вокруг себя, успокаиваешься: не все такие! По сравнению с благообразной наружностью окружающих наша внутренняя непривлекательность, о которой мы можем судить довольно здраво, - потрясает, кажется невероятной и понуждает от себя отворачиваться, равняясь на более обнадеживающую внешность друзей и соседей. Глядя друг на друга, мы как бы приободряемся и стараемся соответствовать образцу - лица.

Когда соберешь мысленно все горе, причиненное тобою другим, сосредоточив его на себе, как если бы те, другие, все это тебе причинили, и живо вообразишь свое ревнивое, пронзенное со всех сторон твоим же злом, самолюбие, - тогда поймешь, что такое ад.

- Дьяволу все люди не нужны. Ему нужны некоторые. Я - ему нужен. Но я не поддамся.

Начальник лагеря:

- Что же ты - сам Богу молишься, а посылку просить к Сатане приходишь?!.

Мужик говорит кошке:

- Видишь, какой я хороший? Вот - принес...

(Не оттого ли мы все понемногу творим добро? И не потому ли им одним не спасешься?)

- Мне достаточно пять минут посмотреть на стену, чтобы сказать, что вот в этой стене больше зла, а в той - меньше... Добро, правда, я различать еще не научился.

В русском апокрифе есть эпизод: дьявол дрючком нанес Адаму 70 язв, а Господь повернул их внутрь - "и обороти вся недуги въ него" ("Сказание, како сотвори Бог Адама"). Развивая аналогию, не получим ли мы в итоге подобного выворачивания - изгнание из Эдема, во-первых, а во-вторых, посмертные адские муки, когда вывернутая вновь, на старый салтык, душа попада-ет в атмосферу собственной внутренней жизни, которая станет отныне ее физической средой, окружением? Тогда она сама создает себе погоду в аду, и наказание за грехи, заложенное в самих же грехах, может восприниматься как нечто вполне вещественное.

- Эта наглая смерть...

- Этот смертельный человек...

Меня занимает сказка как проявление чистого, может быть впервые отделившегося от жизни искусства, и как оно проясняет действительность и делает ее более похожей на себя, разделяя добро и зло и заканчивая все страхи и ужасы счастливым концом.

Неужели свадьба в финале сказки - лишь иллюзия, которой мы пытаемся подсластить судьбу? Скорее все же это настоящая, окончательная реальность развязки, которая себя обнаруживает, когда страшный сюжет рассеивается в ходе своего изложения...

- Трудно, Господи.

- А ты думал как?

Боль нужна для того, чтобы, уходя, оставить полное, освобождающее блаженство.

...А бесы тогда водились, как лягушки в болоте. Человек, человек, сообщающийся с Богом сосуд.

- За что я благодарен Господу, так это - что за всю мою жизнь не убил никого. А сколько было случаев!..

- Один у меня родственник - Бог...

Он слышит ночью хор голосов - может быть, духов земли, или всех рассыпанных по ней бесчисленных племен и народов - и, прислушиваясь, чувствует вдруг, что, если поймет он сейчас из этого хора хоть слово, то сойдет с ума. Понять - сойти.

Каким мы голосом будем кричать в аду? - Не своим. Если даже в падучей каждый кричит совершенно неузнаваемо.

...И кашель двух стариков в бараке, похожий на диалог. Послушав их немного, вступает третий.

Или - один, казалось, кашляя говорил с собою на два голоса. Хриплым и страшным - спрашивал, спокойным, своим - отвечал.

А еще бывают ходики с вырезанной над ними из жести кошачьей головой, у которой глаза тикают туда-сюда с томительной методичностью.

30 июня 1967.

...Не к Достоевскому лишь применимая, но ко всякому роману в его универсальном значении - засасывающая роль сюжета. Писатель интригует, заманивает в свою страну, куда, как с горки, мы скатываемся и оглядываемся, но поздно: попались! Книга - ловушка, лабиринт, по которому нас тянет сюжет, пока мы с головой не окунемся в стихию книги и не станем ее пленниками и поверенными. Не оттого ли на практике особенно широко применяются затягивающий сюжет путешествий, а также любовные истории с поджидаемой свадьбой в конце пути? В этих схемах пути с соблазнительной приманкой в финале - выражена идея книги как умозрительного пространства, которое необходимо покрыть: прочтешь - узнаешь, чем дело кончилось. " По усам текло, а в рот не попало ", - лукаво сказанное в конце, знаменует и мнимость нашего присутствия На завершающем пировании, и внезапное исчезновение автора, который, помазав нас по губам давно обещанной приманкой, уже зазывает в другую сказку новым приготовлением к свадьбе.