Стрела в сердце

Свадьба Мюзетты была сыграна братом после ее прибытия из Англии. За ней тянулся шлейф скандала из-за неудачного, побега с Гретом Грином. По-видимому, это была не первая ее проделка такого рода. То, что эта партия была ошибкой, было признано всеми, за исключением Жиля.

Кэтрин сказала: «А Перри?» Зазвучала музыка. Так музыканты ответили на знак Жиля, появившегося в зале. Она вынуждена была повысить голос, чтобы быть услышанной из-за вальса Штрауса.

— Дорогой Перегрин, — глаза Мюзетты потеплели, последнее время этот молодой человек развлекал ее. — Я могла бы читать его мысли, если бы он попросил меня об этом.

Сзади послышались шаги, затем тихий голос, сделавшийся от волнения хриплым, спросил: «Мои мысли насчет чего?»

Мюзетта взметнула желтое облако своих юбок.

— Перри, любовь моя, вот и ты. Я ждала тебя. Ты должен сказать свое мнение о нашем новом госте, когда мы будем танцевать. Победит ли он вас всех столь легко, как хвастается?

Минуту спустя они ушли. Кэтрин стояла и наблюдала, как эти двое смешались с танцующими: смеющаяся блондинка и страстный темноволосый молодой человек с серьезным лицом, темными жгучими глазами и влажными алыми губами. Оказалось, Перри решительно отрицал, что его кто-либо победит. Его вычурные жесты были в полном согласии с пестрым шейным платком и чрезмерно длинными волосами в романтическом стиле, который он обожал.

Кэтрин тихонько вздохнула и обхватила себя руками. Мюзетта была так непостоянна! Сейчас она могла быть такой кроткой, а через минуту — сущей ведьмой. Она жила сегодняшним днем, под влиянием эмоций, которым слепо доверяла. Ее мало трогали последствия сказанных ею слов. Через два дня после прибытия, Перегрин Беэкстоун уже не отходил от нее. Увлеченная его страстью, Мюзетта была весьма неблагоразумна.

Возможно, ее муж и не заметит этого. Зять Жиля был очень занятым человеком, на его крепких плечах лежала ответственность за благосостояние Аркадии. Будучи поверенным в делах Жиля, он вел строгий учет всему: каждому акру земли, пущенному под выращивание хлопка, каждому мулу, кобыле, мебели и всякой приобретенной безделушке, каждой вещице, принесенной со склада и каждому съеденному куску. Он был ответственным за продажу хлопка и наблюдал, как с каждым урожаем увеличивается состояние Жиля. Он был на несколько лет старше своей жены, с бородой в стиле Наполеона III, столь модной сейчас. Временами его можно назвать даже назойливым, официозным. Именно Брэнтли Хеннон выдавал Кэтрин ежемесячное содержание и ее личные деньги на булавки. Казалось бы, она должна обижаться на него за то, с какой тщательностью он считал каждую монету, словно вынимал ее из своего собственного кармана, но, естественно, она не могла удержаться от чувства жалости к нему.

На другом конце зала, вдали от движущегося калейдоскопа танцующих, прислонясь к стене широкими плечами, стоял Рован де Блан. Он наблюдал за ней, его темные брови слились в единую линию над глазами.

Кэтрин знала о его присутствии. Она давно чувствовала на себе его пристальный взгляд. В напряженности, с которой он смотрел на нее, было что-то, делающее ее уязвимой и беззащитной. Ей все это не нравилось. В свое время она с большим трудом приняла решение быть хозяйкой Аркадии и женой своего мужа. Она не могла вынести ничего, что нарушило бы такой шаткий баланс ее в этой роли. Она никому не позволит сделать этого. Ни Ровану де Блану, ни даже самому Жилю.

Повернувшись к молодому человеку спиной, она опустила руки, подхватил парчовый колокол юбки со множеством складок, собрала их перед собой, гордо вздернула подбородок и медленно вышла из комнаты.

Рован де Блан нахмурился, наблюдая столь величественный уход. Провокационное колыхание юбок Кэтрин Каслрай вызвало у него желание, что было как неожиданно, так и неудобно. Отблеск свечей на ее плечах, мерцающий шелк ее волос заставили его руки дрожать от желания прикоснуться. Это желание отбросить весь этот толстый слой одежды и открыть тайну плоти было так велико, что он сжал кулаки в надежде заглушить его.

Он начинал понимать, почему Теренс был так ею околдован.

Теренс, такой молодой, идеалист, он был не пара этой женщине, замужней леди с такими богатством и положением в обществе, и с такой необычной красотой. Но Теренс был влюблен, это без сомнения.

Он отразит все ее ухищрения, постепенно откроет ее притворство, найдет ответ — почему из-за нее умер его брат.

Он узнает правду, не имеет значения, сколько времени на это уйдет, и что ему придется сделать для того, чтобы получить ответ.

Он не отречется от своего решения.

И не будет околдован ею…

Глава 2

— Ну, дорогая, что ты думаешь о поле? — спросил Жиль. Он расположился в кресле рядом с уютно сидевшей Кэтрин. Поблизости никого не было. Несколько человек поднимались по деревянным ступеням покрытой брезентом трибуны, но большинство все еще выходили группами из дома или из экипажей. Гости кричали, звали друг друга, их голоса эхом отдавались в густом лесу Аркадии. Женщины громко приветствовали друг друга, пытаясь одной рукой держать зонтики, закрывая ими лица от полуденного солнца, а другой одновременно подхватить юбки, стараясь их не запачкать, пока они шли по тропинкам среди свежескошенной травы.

За ними, на фоне ярко-синего, какое бывает только в пору бабьего лета, неба, возвышалась громада — дом в готическом стиле, названный Жилем Аркадией в честь греческих идеалов . Но в его серых оштукатуренных стенах, в расположенных по углам балконах, стрельчатых арках, окнах с витражами, высоком фронтоне, украшенном лиственным орнаментом, не было ничего ни греческого, ни пасторального. Озеро — скорее тихий бурый пруд с отблесками синего неба на поверхности — в унынии лежало позади дома. На дальнем его берегу стояла высокая, полностью отражавшаяся в зеркальной глади башня, зубчатые стены которой заканчивались куполом. Башню Жиль построил для себя как убежище. Соседи расценивали ее как дорогостоящее безрассудство; в какой-то мере она предназначалась для довольно уникальной оранжереи, а вообще было модно иметь столь бесполезное сооружение.

От озера гости шли по лужайке, которая делала веерообразный изгиб к шарообразной лощине. Она была словно настоящая арена, там и была выстроена трибуна.

— Поле? — переспросила Кэтрин, любуясь простиравшейся перед ними зеленой поверхностью. — Оно так ухожено, словно бархат изумрудного цвета.

— Ты же прекрасно знаешь, что я имею в виду участников, претендентов! — Жиль с раздражением дернул головой в сторону мужчин, выстроившихся на открытом пространстве.

Она сжала губы, притворившись очень внимательной.

— Да, в этом году все они кажутся такими стойкими и смелыми. Не могу припомнить, чтобы я когда-либо встречала столько мускулов, собранных в одном месте.

— Сила и стойкость очень важны. — Высокопарные выражения и разведение лошадей были страстью Жиля. Она пристально посмотрела на него.

— Конечно, как и у жеребцов.

— Пожалуйста, не будь грубой, когда это не требуется, — нахмурился он.

— Тебя здесь кто-нибудь привлекает? На кого бы ты могла поставить?

Она усмехнулась с некоторой иронией.

— Если уж критерием является сила, тогда да, есть такой. Меня привлекает Сэтчел Годвин.

Упомянутый ею молодой человек был великан, на вид самый мужественный из всех. Простой, сердечный, но неотесанный и до смешного непочтительный; у него были песочного цвета волосы, такие жесткие, что он должно быть мыл их щелоком, и обветренное на солнце лицо. Он любил всякий спорт, от фехтования до рыбалки, и никогда не пропускал ни одного турнира, устраиваемого Жилем.

Муж уставился на нее своими выцветшими голубыми глазами.

— Это не игра, Кэтрин. Я предпочитаю, чтобы ты к этому не относилась так легкомысленно.

Она посмотрела на свои руки, теребившие край оборки муслинового платья.

— Я думаю, что это игра, Жиль. Только твоя, а не моя.

— Ты дала мне слово.