Парашютисты

Через некоторое время набрели на проселок, свернули на него. Сразу стало спокойней па душе: тут уж где-то совсем близко деревня. Вскоре и в самом деле на взгорке увидели несколько белых мазанок. Но, несмотря на утренний час, ни дымка над крышами, ни единого признака жизни не обнаружили.

Решили ночи не дожидаться. Огородами прокрались к ближнему сараю. Там было пусто. Из сарая, оглядевшись, подползли к крайней избе. Кузя приподнялся, заглянул в окно.

- Ни души.

Все трое поодиночке проникли в полуоткрытую дверь. На полу были разбросаны какие-то вещи, рыжий язычок лампады перед образами лизал темноту.

- Ничего не пойму, - развел руками Кузя, - куда все подевались? Эй! Есть

кто-нибудь?

- Ой, лихо нам, лихо...- прохрипел с печи старческий голос.

- Кто тут? Хозяин, вставай, свои мы.

- Я не хозяин. - Из-за шторки показалось помятое, со всклоченной бородкой, бледное лицо старика. - Немец хозяин теперь. Ишь чего натворил. И добро все уволок, и людей распугал, и сказал: повесит на суку каждого, кто в колхозе. А мы все в колхозе. Ну, народ в лес и подался. Только я вот, убогий, один. А вы сами-то отколь?

- Солдаты мы, папаша.

- И девка солдат?

- Тоже с нами.

Старик свесился с печи, слезящимися глазами уставился на Инну.

- Сколько те лет-то?

- Восемнадцать.

Старик перекрестился.

- А мамка твоя где?

- В Гомеле.

- Голодные небось? Ребята промолчали.

- В огороде картошка. Копайте сами. Больше нечем угощать. Все обобрал, до последней крохи. Курей порезал. Копайте и уходите - шоссейка рядом, не ровен час опять набежит.

- А вы-то как же, папаша? Может, подать вам чего?

- К ночи старуха придет, она и подаст.

Он сбросил с печи мешок, на котором лежал.

- Копайте, говорят. Проворней только.

Поблагодарили старика и вышли. Кругом было все так же тихо.

- Как на кладбище, - сказал Кузя. - Куда же все-таки люди ушли? Почему ни один в лесу не попался?

- Лес велик, встретим еще, - отозвалась Инна. - Мне старого жалко.

- Да-а...

Они забыли про все - про голод, про усталость, про боль. В груди закипало такое чувство, какого еще не испытывали.

- Это ж надо! "Не хозяин я здесь". Лежит человек на сложенной своими руками печи, а хозяином тут немецкий солдат оказывается!

Кузя выругался.

Инна отвернулась.

- Тут и мы виноваты, - решительно заявил Кузя. Слободкин поглядел на него - не ослышался ли?

- Мы, мы! - убежденно повторил тот. - Парашютисты! Первая скрипка! Где она, первая? Не слышно ее что-то. Раскидало нас, как котят. Ходим-бродим по лесу, голодные, побитые, костер разжечь и то боимся. Горе...

На Кузю страшно было взглянуть. Сжав кулаки, он глядел в сторону шоссе. Казалось, появись там сейчас немцы - ринется на любые танки хоть с голыми руками.

- Гады, вот гады...- прохрипел он в бессильной злобе.

- Я предлагаю накопать все-таки картошки. Инна неумело начала дергать ботву. Кузя - почему-то рассердился:

- Да не так же, не так!

Инна обиделась, на глазах у нее появились слезы, она отвернулась.

Кузя рассердился еще больше.

- Вот как надо! Вот как! - Он, отставив раненую ногу в сторону, наклонился и с остервенением ухватился за картофельную ботву пониже, высоко над головой поднял вырванный куст с обнажившимися клубнями. - Вот так, понимаешь?

Да так и застыл, прислушиваясь к какому-то далекому, едва различимому звуку. Звук приближался быстро, уже через несколько секунд все трое поняли: самолет!

Картофельный куст выпал из рук Кузи. Он отряхнул с ладоней землю, сорвал с плеча автомат. Еще через мгновение шагнул в сторону, лег на спину. Самолет шел точно на деревню, слух не обманул Кузю.

В нарастающем грохоте отчетливо прозвучала дробь Кузиного автомата.

- По мотору бил? - спросил Слободкин, когда все стихло.

- По мотору.

- Все равно зря. Это если целый батальон строчить будет, кто-нибудь, может, и угодит в щелочку.

- А ты вместо того, чтоб речи произносить, взял бы да попробовал, огрызнулся Кузя.

Стихший было рокот мотора стал нарастать с новой силой.

- Ну, теперь не зевай! - рявкнул Кузя.

И все трое они повалились в ботву.

Слободкин уже ничего не слышал - ни самолета, ни Кузи. Слова Поборцева возникли почему-то у него в памяти: "Угол упреждения, ясно? Угол упреждения, сила ветра, скорость полета..." И голос собственной ярости: "Ну давай же, давай, растяпа!"

Две строчки трассирующих пуль неслись навстречу самолету. Вот сверкающие гигантские ножницы лязгнули перед самым пропеллером.

Не ответив ни единым выстрелом, самолет пронесся мимо.

- Почему он не стреляет? Почему не стреляет? - вырвалось у Слободкина почти истерическое.

- А ты не волнуйся. Вот развернется третий раз и даст жизни, успокоил его Кузя. - Я к нему привыкать начинаю: организованный, экономный, дьявол. Боезапас даром не тратит. Это мы с тобой пуляем, куда бог пошлет. Так что же, собьем мы его или нет?

- Собьем! Собьем, мальчики! Спокойно только...- Это Инна голос подала.

- Попробуем. - Кузя передернул плечами, разравнивая перед собой землю. - Никуда не уйдешь, сволочь. Нас накроешь и сам накроешься.

Слободкин инстинктивно повторил движение Кузи. Рыхлая огородная земля раздалась под плечами, и ему стало удобно, как в турели.

- Ну, теперь давай!

- Умолкни! - цыкнул на него Кузя. - И не торопись. За мной следи.

Начинался третий заход. Немец пустым уходить не хотел. Но перед ним снова лязгнули ножницы Слободы и Кузи. И вдруг мотор поперхнулся, завизжал, застонал. Из-под капота вырвался черный дым, и вот не подвластные больше летчику крылья понесли самолет в лес, прямо на верхушки деревьев.

Раздался глухой удар. Ребята вскочили на ноги, побежали на этот звук. Откуда только силы взялись и куда подевалась боль в ранах! Успели вовремя; выкарабкавшийся из покореженного самолета летчик уже ковылял в сторону.

- Стой! - крикнул Кузя.

Немец остановился, повернулся всем корпуса, расстегнул кобуру пистолета, но так и замер в этой позе.

Он был ошеломлен - девчонка, двое русских солдат с немецкими автоматами.

- Рус?!

- А ну, давай оружие! - Кузя запустил руку в расстегнутую кобуру на бедре немца, извлек оттуда огромный пистолет вороненой стали и второй раз за этот день выругался.

- Ты что? - удивился Слободкин.

- Ничего. Ракетницей пугать удумал. Не на таких нарвался.

Слободкин увидел, что в руке у Кузи действительно самая обыкновенная ракетница.

Немец побагровел, сунул руку за борт комбинезона, но Кузя снова опередил его:

- Отставить!

И шваркнул затвором автомата. Летчик поднял правую руку над головой.

- Обе, обе! Цвай!

Летчик замотал головой и застонал, дотронувшись правой рукой до левой чуть выше локтя. Оказывается, левая висела у него как плеть.

- Ничего, ничего! На нас погляди. - Кузя показал немцу на бинты - свои и Слободкина: - Видишь? Чья это работа? А? Твоя, может? Говори!

Немец глядел на них со страхом и удивлением: все в бинтах, а воюют. Стоят перед ним с немецкими автоматами наперевес, говорят по-немецки. Впрочем, нет, не совсем по-немецки: от волнения Кузя все время сыпал немецкие слова вперемешку со своими, русскими:

- Руки вверх, говорят тебе! Битте, битте!

Немец по-прежнему держал высоко поднятой только одну руку.

- Обыскать его, - приказал Кузя Слободкину.

Превозмогая физическое отвращение, Слободкин начал шарить у немца в карманах, которых оказалось бесчисленное множество.

- А это уже не ракетница, - сказал он, доставая браунинг с гравировкой.

- Это именное оружие, - пояснил Кузя, - не у нас первых шкодит.

Кузя взял у Слободкина браунинг, подбросил его на ладони, спросил:

- Воевал, значит? Ланге зольдат? Говори.

Немец молчал.