Порочный ангел

Стол был завален грудами бумаг и книг, с которыми он работал. За время болезни у него накопилось много дел. Повязка из черного муслина свободно болталась вокруг шеи. С каждым днем Грант пользовался ею все реже. Когда он склонился над бумагами, его волосы, отросшие за время болезни, черным крылом упали на лоб. Элеонора, подошедшая поднять стопку бумаг, свалившихся на пол, и забрать пустые стаканы, с трудом удержалась от желания протянуть руку и убрать эту прядь.

Скрип пера Гранта сперва замедлился, а потом смолк.

Он взглянул на нее.

— Элеонора.

Голос его был тих и робок, будто ему нравилось само звучание ее имени.

— Да? — ответила она, повернувшись к нему, держа стаканы со следами липкого лимонада на стенках.

— Почему? Почему ты вернулась?

— Ты сам должен понимать, — ответила она осторожно. Оп бросил перо и повернулся на стуле.

— Нет, объясни мне.

— Я чувствовала… что обязана.

— Почему?

— Потому что ты пострадал из-за меня.

— Но я предпочел бы думать, что это причина для злорадства, а не для жалости.

— Жалости? — спросила Элеонора, вскинув голову. — Я никогда не жалела тебя.

— Нет? Тогда, если ты не леди Бауинтифул, исполняющая миссию милосердия, какого черта ты тут делаешь?

Элеонора открыла было рот для ответа, но не нашла слов. А что она могла сказать? Уж, конечно, не правду.

Пронзительный взгляд его голубых глаз выдержать было невозможно. Глядя мимо, через его плечо, она сказала:

— Возможно, я здесь по той же самой причине, по какой ты позволил моему брату выстрелить в тебя.

— Ты не против, если я позволю себе в этом усомниться?

— Думай что хочешь. Для меня это не имеет значения, — ответила она, уязвленная ироничностью его тона.

Легкий ветерок пошевелил муслиновые занавески, защищающие окно от мух. Пахло пылью и перегретым воздухом улицы — ветерок мало что менял в атмосфере маленькой комнаты.

— Видимо, ты обрадуешься, узнав, — начал он, и его резко очерченные губы скривились в усмешке, — что завтра я собираюсь вернуться в Дом правительства.

Она широко раскрыла глаза.

— Но твое плечо еще не зажило. Рана снова может открыться.

— А тебя это заботит, Элеонора?

— Естественно, — сказала она, и ее щеки порозовели. — Я же не бесчувственная.

— Интересно, — пробормотал Грант, окидывая взглядом гладкую белизну ее плеч в низком вырезе блузки, особенно в том месте, где слегка разошлись тесемки. Проследив за направлением его взгляда, она поспешно потянула их за концы, чтобы потуже завязать бантиком.

Его движения были неестественно скованными, когда он перевел взгляд на галерею.

— Все, что мне остается, это выразить тебе благодарность за ту роль, которую ты сыграла в спасении моей жизни.

— Не стоит.

— Я не стану спорить с тобой, но, право же, она чего-то стоит.

— Я не имела в виду… — начала Элеонора и затем остановилась, увидев насмешку в его взгляде. — Я хотела сказать, что моя роль была незначительна.

— Педро говорит иначе, — сказал Грант и сделал небрежный жест, как бы давая понять, что закрывает эту тему. И этот взмах рукой был уже жестом командира. — А теперь, я думаю, ты считаешь свои обязанности выполненными? — спросил он.

— Думаю, что да, — тихо согласилась Элеонора.

Он отодвинул стул, на котором сидел, прошел мимо кровати к умывальнику. Из одного ящика комода вынул кожаный кошелек, какие обычно носят испанцы, и, повернувшись, протянул его Элеоноре.

Она не сделала никакого движения, чтобы взять его.

— Ты предлагаешь мне деньги?

— Я хочу, чтобы они у тебя были.

— Чтобы успокоить свою совесть? — возвысила она голос, и ее зеленые глаза сверкнули на бледном лице. — Мои услуги не оплачиваются И они никогда не были предметом продажи!

— А я никогда и не предлагал купить твои услуги или вообще любой другой женщины. И сейчас ничего не оплачиваю. Ну, хорошо. Называй это успокоением совести. Но возьми их, чтобы тебе никогда не пришлось торговать собой.

Элеонора уже не слушала, она повернулась и со слезами на глазах схватилась за ручку двери, широко распахнула ее и побежала в ту комнату, которую она привыкла считать своей. Заперев за собой дверь, она бросилась на кровать и долго лежала, напряженно прислушиваясь. Где-то в подсознании она ожидала взрыва ярости, стука в дверь, но тишина, казалось, окутала все вокруг и заполнила до предела комнату, где она лежала с тяжелым грузом в душе, и наконец давно просившиеся слезы полились из глаз. Бессонные ночи сиделки, дни нервного ожидания, эмоциональное напряжение последних недель — все было в этих слезах. Смертельно уставшая, она заснула, и мокрые ресницы, смежившись, замерли. ***

Когда Элеонора открыла глаза, было темно. Тяжесть, навалившаяся на нее, не отпускала, она вдавливала ее в мягкую постель. Ей было трудно двигаться, и, медленно пробуждаясь, Элеонора подумала, что должна чувствовать голод, но горло словно распухло, и казалось, она просто не сможет есть. С трудом она заставила себя сесть… Нет, так не пойдет. Надо собраться с силами, послать записку Мейзи и… Нет, уже слишком поздно. Она, должно быть, проспала несколько часов. Лунный свет уже посеребрил крыши домов, видневшихся за галереей. Завтра. Это подождет до завтра. Возможно, ей удастся тихо просидеть здесь до утра, пока Грант не уйдет. Ей совсем не надо его видеть, а ему — ее. Так будет лучше.

Встав, она зажгла свечу, прошлась по комнате, пытаясь сбросить последние остатки сна. Сполоснув лицо водой, она почувствовала себя свежее. Потом, подчиняясь внезапному импульсу, быстро разделась и, поставив тазик на пол, стала обливаться. Необыкновенное удовольствие испытала она, когда холодная, пахнущая мылом вода, побежала по телу. Освежившись, она встала перед зеркалом и принялась расчесывать волосы. Когда тело высохло, Элеонора набросила халат и стала убирать следы своего купания. Вытирая пол, она услышала шум в соседней комнате и замерла. Это скрипели пружины кровати. Грант, видимо, повернулся, а может, это она помешала ему спать? Значит, надо потише.

Потом Элеонора села на край кровати, сложив руки на коленях. Из ночного города донеслись звуки концертино и монотонный лай собаки. Ложиться спать снова не было смысла, она думала, что больше не заснет. Собрав свою одежду, Элеонора связала в узелок все, кроме платья, которое собиралась надеть завтра. Это заняло еще несколько минут. Положив узелок возле двери, она снова вернулась к кровати и села, прислушиваясь, как Грант в беспокойстве мечется во сне.

Может, болит его рана? Может, у него снова жар? Глупо беспокоиться так о взрослом мужчине, но у нее это вошло в привычку, и она ничего не могла с собой поделать, как не могла запретить себе любить его. Что более глупо — первое или второе?

Что-то за стеной упало, и звук заставил ее подскочить. Она кинулась к двери. Элеонора была босиком и прошла в комнату бесшумно. Она хорошо знала, где дверь, и легко в темноте нашла ее ручку. В комнате Гранта было еще темнее, и у нее по спине побежали мурашки, когда она ступила внутрь и на ощупь пошла к кровати.

Нога ее коснулась бокала в луже воды. Без всякого сомнения, именно он упал и покатился с таким грохотом по полу, но с кровати никаких звуков или движений не доносилось.

Простыни были скомканные и влажные от ночного воздуха. Она легко нащупала рукой подушку и коснулась пальцами его волос, лба.

Но неожиданно ее рука оказалась будто в капкане, и, потеряв равновесие, Элеонора упала на кровать. Рука, твердая как сталь, подтянула ее ближе.

— У тебя был шанс уйти, — прошептал Грант. Она почувствовала его теплое дыхание на своей шее, услышала его голос, хриплый от желания. — Тебе следовало им воспользоваться. Другого такого случая уже не представится.

— Грант… — сказала она слабеющим голосом, когда его рука стала гладить ее плечо, заодно снимая с нее халат. Он быстро развязал пояс, и Элеонора оказалась в полной его власти.

— Я больше никогда не отпущу тебя, — прошептал он, сбрасывая ее халат на пол. Его губы искали ее губы и, найдя, ощутили сладость добровольного подчинения. Он прижал ее мягкое обнаженное тело к своему гибкому телу и прижимал все теснее, до боли в груди; мускулы его руки задрожали от желания и жажды ощутить ее частью себя. Он целовал уголки ее губ, нежный изгиб шеи, глубоко и жарко дышал, впитывая свежий аромат ее волос. Его руки, гладившие все изгибы, выпуклости и ямочки ее тела, пробудили в ее чреслах дремавший огонь, и она прильнула к нему с жаркой жертвенной нежностью. Он положил ее на кровать и набросился на нее с таким стремительным натиском, что ее мгновенно охватило неодолимое желание, и она, тихо шепча его имя, выгнулась ему навстречу. Их пыл и страсть не имели границ, они уносили их в недосягаемые пределы, и только биение их сердец отдавалось эхом в ушах, разбивая узкие границы пространства и времени.