Заика из массовки

Лидочка Беженцева вдруг вздохнула и, вскинув голову, стала смотреть в небо. Красавец Проталин хмуро тронул кровавую повязку на лбу. Белогвардейцы Льва Ландовского, радуясь развлечению, развязно улыбались и перемигивались. Коллектив озадаченно затих.

- Да что он тут плетет! - опомнился наконец режиссер.-Сейчас он ребятам весь настрой собьет, всю сцену, что слепили, Демосфен этот посконный! Все! Конец перекура! Посторонних-долой! Долой! - Он опять треснул кулаком в ладонь.

- Я не-е Демосфен, - неторопливым растягом отпарировал мужик. Настолько же не Демосфен, насколько вы не Достоевский и не Фе-е-ллини.

- Вон его! Федя! Григорий!-заорал Арнольд и затопал, побагровев. Гоните его! Из массовки-вон! За-а-ика! К-к-ретин!-орал он, мотая щеками, то ли дразнясь, то ли натурально заикаясь от ярости.- И реквизит с него! И портки с него! Голого его с площадки! Я-Арнольд Кучуев! Каждый олух мне будет Феллини под нос совать!

- А Д-достоевского? - спросил мужик, выталкиваемый с площадки помрежем и такелажниками.

- Голым его! Голым с площадки!

Оператор хохотал, раскачиваясь в своем седле.

Мужик с помощью дюжих киношников безропотно стянул рубаху, скинул порты, оставшись в одних плавках, протянул нательный крест гримерше, уже отлепившей с его лица усы и бородищу.

- Ше-велюра своя,-отклонил он пего-рыжую копну от протянувшейся было чьей-то руки.-И это не ваше; -крикнул он, прикрывая ладонью что-то на левой руке. - Поаккуратней с этим!

- Из-за волос, из-за волос-то я и взял его, хулигана!-горестно объяснял коллективу перепуганный помреж. - Шевелюра же дикая, типаж, думаю!..

- Типаж и есть. В шею его!

- Я и сам уйду.

Лишенный реквизита мужик оказался лобастым, хорошо скроенным малым лет двадцати пяти, белокожим и веснушчатым. Своего у него осталось теперь только цветастые плавки, шевелюра да какой-то странный браслет над левым локтем: невзрачная чепуховина из какихто квадратиков и овалов. Малый повернулся и, насвистывая, пошел в сторону реки. Метрах в тридцати, однако же, остановился, обернулся и проговорил со значением и как бы со скрытой угрозой:

- Ну-ну, с-снимайте!

Он постучал по браслету пальцами, опустил свое дурацкое украшение с локтя на запястье, сделал киношникам ручкой и ушел без оглядки.

- Нервы,-сказал режиссер, морщась.Жара,-добавил он, как бы намертво отметая весь этот нелепый, вздорный эпизод, вторгшийся в работу. - Ладно, к делу. Готовьте третий дубль!

Юрий Проталин, он же ревкомовец Николай Раскатов, оборванный, зверски избитый, окровавленный, стоял спиной к вырытой могиле, разминая пальцами босых ног щекочущую теплую землю. "Вот затянул, - думал он, чувствуя боль и онемение в скрученных за спиной руках.-Дорвался, Валька-дурак. И морда при этом какая-то зверская была. Тоже мне, достоверности захотелось мальчику! мысленно ругал он ассистента режиссера. - И Лидке, небось, тоже от души затянул, вскрикнула даже. .." Проталин мимолетно глянул на партнершу. Лидия-Ольга стояла рядом, закрыв глаза и обессиленно опустив голову. Сквозь разорванное платье правая ее грудь обнажилась почти до соска. Знакомая Проталину грудь, и не только по съемкам знакомая... "Уже в роли, насмешливо и покровительственно подумал он о партнерше, - уже вошла. Третья роль, как же! Старайся, кинозвездочка, старайся..."

За его плечами было более двадцати лент, в том числе и таких, как нынешняя. Он считал себя (и на самом деле был) опытным киноволком, давно унюхавшим секреты жанра. Он, как хороший спринтер, срывающийся со старта почти слитно с выстрелом, всегда безошибочно чувствовал мгновение, после которого и начинается его работа. "Мотор!", хлопушка - и поехало. Пока же он не ощущал близости этого момента. Почувствует. Сыграет. В лучшем виде его сейчас угрохают. Не впервой. И Кучуев дельно подсказал. Он представил, как все это будет смотреться в цвете, на широком экране. То что надо будет: мужественно, трагично, достоверно. Пожалуй, он и упадет в этом дубле сам, без дураков упадет, без Костидублера, упадет, как Скачков в "Крапивном семени". Стефаныч отснимет. Арнольд обожает такую самодеятельность.. . Проталин переступил босыми ступнями. Чуть согнуться от пуль и - наискось, на плечо, на лопатку...

В лучшем виде погибнет. А вечером, стало быть, сцена у реки. Дорасстрельная. Там любовь, там просто. Как, бишь, в сценарии? (Сценарий Проталин знал отлично.) "Николай, счастливый и опустошенный, лежит, разбросав руки, смотрит, улыбаясь, в небо. Небо над ним закрывает лицо Ольги. Глаза Ольги. Она легкими поцелуями касается лица Николая. Николай: Ты плачешь? Почему ты плачешь? - Ольга:-Это от счастья, милый, от счастья.Николай (задумчиво): - Счастье еще завоевать нужно, Олюня. - Ольга: - Не думай сейчас об этом, милый, иди ко мне, иди же!..Винтовки, прислоненные к дереву, лунный блик на затворе. Волны мерно накатываются на берег. Невдалеке пасутся их стреноженные лошади, изредка всхрапывая, взвякивая удилами.

Одна лошадь вдруг поднимает голову, настороженно вслушивается в ночь. Коротко ржет..." Ладно, это элементарно. Так падать или не падать?

Лидочка вдруг ощутимо привалилась к его плечу и простонала чуть слышно и горестно.

"Ну-ну",-усмехнулся Проталин, одним движением плечевых рельефных мышц подталкивая партнершу. Этак-то, мол, зачем? Он глянул вправо и обомлел. Голова Лидочки была вскинута, закрытые глаза слепо смотрели в небо, а из уголка Лидочкиного рта к подбородку медленно ползла змейка крови. Вот голова ее бессильно качнулась, глаза открылись, и партнерша посмотрела на Проталина. Боже мой, как она на него посмотрела! Сколько любви и печальной нежности было в этом ее взгляде! Сколько любви и печали было в медленной улыбке, осветившей это измученное лицо. Губы Лидочки разлепились.

- Спасибо, милый, - сказал она, - спасибо, что ты был.

Проталин вытаращился, отпрянул (что она несет? И не по роли!), но вдруг ощутил такую страшную слабость и такую нестерпимую, раскромсанную боль в голове, что его мотнуло на партнершу, и только Лидочкино плечо удержало его от падения. Страх и изумление, окатившие Проталина,заслонили боль и слабость, отодвинули их на задний план. Он дико огляделся, с трудом удерживая крик. Что это они со мной сделали? Что за шутки, что за самодеятельность, что за импровизация без предупреждения? Спятили они? Я спятил?

"Мотор!"-режиссерский вопль и удар хлопушки, как удар по голове, по разбитой кости.

Голова Проталина упала на грудь. Скрипнув зубами в страхе и ярости, он вскинул ее снова, бешено рванул за спиной веревки. Сколько раз приходилось изображать ему подобное в подобных сценах! Подобное? В подобных? Я вот им устрою третий дубль, сволочам! Я им покажу импровизации! Я им морды поразбиваю!

- Сдурели? - заорал Проталин киношникам. - Разве ж так можно?

- Можно? - вопросом повторил его вопрос чей-то голос. - К сожалению, нужно... К величайшему моему сожалению, гражданин ревкомовец.. .

Смолкший Проталин, покачиваясь от слабости и боли, во все глаза уставился на Левку Ландовского. И этот импровизирует? Что?! Да Левка ли это? Да это и не Левка!

Подпоручик в мятой фуражке и выгоревшем френче, с рукою на перевязи (почему?), стоял чуть сбоку и впереди своего полувзвода. Стоял, как и в предыдущем дубле (но рука!), и курил.

И был он не тем подпоручиком. И солдаты, отряженные для расстрела, были не теми.

И лица не те, и винтовки не те! Не из кино!

Он вдруг подумал, что не видит ни стрелы, ни тележек, ни тентов, ни автобусов киногруппы, ни самих киношников. Но Проталин только на миг отвлекся на это и вновь уставился на подпоручика, на шеренгу солдат, потому что с захолодевшим сердцем вдруг понял, что сейчас его убьют. Вот сейчас. Его! Не ревкомовца, как его... а его, Юрия Проталина, сорок восьмого года рождения. Мама, школа, Леночка Федорова, река Ока (он тонул), его-в тайге с геологами, и мама умерла, его-ВГИК, первая роль, первая жена, и вторая жена, и детей нет, нет детей, нет детей... Его, Юрия Проталина, его-Юру, его-Юрасика (мама), его, а не этого, как его... "Вот оно - вот оно..." грохотало сердце, и почти безбольно кровь ударяла толчками в рану на голове, и горячо и шекочуще текло от повязки по скуле, за ворот.