Любовь и дым

Казалось, что они летят в стену воды, с небольшими речками, стекающими по боковым окнам, а в это время со всех сторон сверкали молнии. Эдисон был чертовски хорошим пилотом, но подобные условия заставляли его нервничать, так же как и посадка вслепую. Он ненавидел, когда все зависело от этих чертовых приборов. И все же ему чертовски повезет, если удастся увидеть огни взлетной полосы прежде, чем сесть в это месиво. Он потянулся, чтобы взять микрофон. Лучше предупредить, что он собирается делать.

Склон обрывался круто, но при такой болтанке судить об этом было трудно. Независимо ни от чего Эдисон постоянно боролся с желанием поднять нос самолета. Облака уходили назад — серые, белые, снова серые. Выпущены шасси. Где же, черт подери, эта дорожка?

Ниже, еще ниже. Тупой рев мотора то усиливался, то стихал по мере его попыток. В ушах у него звенело от этого воя. Толчок. Ему показалось, что у него высыпались все зубы, и он сжал их — удостовериться, что они на месте, а уже затем сознательно ослабил челюсть. Еще несколько минут, всего несколько минут. Он напряг глаза, попытался протереть пальцами стекла, словно надеялся удалить этот похожий на вату туман. Теперь в любую секунду, любую секунду…

Прорыв!

Боже правый! Слишком низко, слишком! Проклятая дорожка была в трех милях от него. Он сядет мимо! Не дотянуть! Эдисон отключил автопилот и схватился за штурвал. Мотор взревел, пытаясь выпрямить самолет. Радиолокатор показывал ему то, что он уже знал и так. Джош проснулся и завизжал. Навстречу неслись верхушки деревьев, каждый листик — четкий и влажный. Внизу мелькала заболоченная земля, ограда аэропорта впереди, достаточно низкая. Он собирался сесть, но не заметил маячившего справа кипариса, более высокого, чем остальные. Конец крыла задел его вершину, захватил и отпустил. Самолет накренился, окончательно ускользая от нее. Завертелся над забором, царапая крылом. Лонжерон отвалился, оторвавшись со скрежетом и стуком. Металлическая обшивка слетела, как фольга с жевательной резинки. Посыпались искры. Боже! Шасси заскрежетали по бетону, волочась и тормозя. Сильно ударившаяся машина соскользнула в сторону, завертелась и остановилась.

Несколько долгих секунд Эдисон сидел, уцепившись за штурвал. Его сиденье поднялось так, что он не видел ничего, кроме серого неба. Он ощутил вкус крови и понял, что прокусил себе губу. Но он был жив. Жив! Он слышал шипение выходящего где-то воздуха, чувствовал запах горючего и различных жидкостей. Голова у него болела и кружилась. Но он был, черт возьми, жив! И не наложил в штаны. Все же ему опять повезло! Знаменитая удачливость Галланта…

Джош!

Он разорвал ремень безопасности, освободился от него и выпал из своего кресла. Ему пришлось встать на боковую стенку, чтобы выкарабкаться к сиденьям пассажиров. Фюзеляж просел внутрь. Джош лежал под разбитым лонжероном, с откинутой в сторону головой и без сознания. Под углом, вдоль переборки, тянулся кровавый след.

Затем был кошмар вспышек света, громких приказов, удушающей химической пены и вытаскивающих его рук, в то время как он кричал, ругался и молил, чтобы кто-нибудь вытащил его сына. Они поспешили с ацетиленовыми горелками, режущими металл. Наконец появились носилки с Джошем. Лонжерон упал ему на руку и наполовину оторвал ее. Кровотечение остановили, но парень был в шоке, положение его было критическим. Эдисон схватил холодную руку сына и держал до последней минуты, пока не закрылась дверца «скорой».

Какой-то полицейский спросил его имя, и Эдисон уставился на него как на сумасшедшего. На кой черт он должен называть себя?!

Господи! Вечером это будет во всех газетах! Он будет выглядеть неумелым кретином. Он уже слышал, как эти остряки говорят: если кандидат Галлант не смог удержать самолет в воздухе, как он сможет поднять штат? Как, если он такой недотепа пилот? Это не так! Что-то случилось с самолетом. Что-то очень нехорошее.

Но сейчас сработает то, что он конгрессмен Галлант. Будет полицейский эскорт в госпиталь и место для него рядом с шофером. Прежде чем за ним закрылась дверца патрульной машины, он обернулся к представителю аэропорта.

— Позвоните жене, — попросил он. — Отель «Ройял Орлеан». Скажите ей, чтобы она встретила нас в госпитале.

Пять часов спустя Джоша вывезли из операционной и поместили в отделение интенсивной терапии. Положение стабилизировалось, но не более. Врачи полагали, что можно спасти ему руку, но понадобится по крайней мере сорок восемь часов, а возможно, и более, чтобы сказать это с уверенностью. Конгрессмен здесь не мог ничем помочь. Ему необходимо было поехать домой и чуть отдохнуть.

Эдисон не хотел отдыхать. Он хотел знать, где, черт возьми, Анна и почему она не отвечает в отеле. Он хотел знать, что случилось с самолетом и кто за это в ответе. И к черту транквилизаторы. Ему нужны ответы, и именно их он намерен получить.

Номер в отеле был пуст. Одежда Анны висела в шкафу, но не было одной-двух вещей, пары слаксов и одного из любимых свитеров, а также маленькой туалетной коробочки.

Он позвонил к себе домой на случай, если она уехала туда. Никто не ответил. Позвонил еще раз, другой, но безуспешно. Был поздний воскресный вечер. Дом пуст, так как по уик-эндам прислуга не приходила.

На десятом гудке Эдисон бросил трубку. Он уже собирался позвонить кому-нибудь из родных Анны, но передумал — не хотел поднимать шума, если она просто пошла к кому-то из друзей. Более того, ему было тошно повторять эту чепуху о крушении бабке или теткам Джоша или выслушивать восклицания и утверждения, что во всем виноват он сам. Пусть с ними говорит Анна. Что же касается того, где она, здесь должно быть простое объяснение. Должно быть!

Ему надо выпить. Он подошел к открытому бару и, налив себе изрядную порцию виски, одним глотком отпил половину. Со стаканом в руке вернулся к телефону. Положив телефонный справочник так, чтобы читать там номера телефонов и одновременно набирать их, позвонил в аэропорт и, когда ему ответили, попросил знакомого из отдела текущего ремонта. Он уже звонил ему раньше. Автопилот, как он и думал, был неисправен. Кто-то испортил его.

Кто-то пытался его убить. Не многие пилоты выбираются из таких передряг живыми. Самолет обычно врезается носом, и пилот гибнет первым. То, что он жив и, по существу, отделался легким испугом, знак его везучести, невероятной, феноменальной везучести. Ему всегда везло, а вот Джош чуть не поплатился жизнью. Его единственный сын Джош. Когда он узнает, кто в этом виноват, те пожалеют о том, что живы.

Послышался звук открываемого замка. Эдисон поставил стакан. Когда дверь открылась, он был уже рядом и захлопнул ее за собственной женой. Она обернулась и удивленно посмотрела на него, но в глазах у нее была озабоченность.

— Где тебя черти носили? — спросил он, уперев руки в бока в ожидании ответа.

— Что такое? Что случилось?

— О, пустяки. Всего-то твой муж попал в аварию, а сын отправлен в госпиталь, и тебя при этом нету.

— Джош? Что с ним? Он… Как он?

— Сначала спрашиваю я, — проговорил Эдисон с мрачным удовлетворением, видя паническую озабоченность на ее лице.

— Что? Ты хочешь…

— Где же, черт тебя дери, ты была?

— Я… ездила домой. — Она схватила его руку. — Да скажи же мне, Эдисон!

— Конечно же, ты была дома. Я звонил, и тебя там не было. К тому же если ты ездила домой, то почему не забрала эту бронзовую штуку, которую купила для зимнего садика?

— Если ты звонил, то, вероятно, не застал меня. Я уехала рано и завтракала по дороге. У меня не было причин спешить. А что до херувима, то я хотела его взять, по забыла. А теперь скажи, Эдисон, пожалуйста!

— У твоего сына почти оторвано плечо. Он в интенсивной терапии, состояние стабилизировалось, но он может потерять руку.

Краска оставила ее лицо, она села в ближайшее кресло, уронив сумочку. Не отрывая от него глаз, она проговорила:

— Ты подонок. Ты знал это и не говорил мне, чтобы сначала допросить меня.

— А что такого? Я выяснил то, что хотел, а для Джоша нет никакой разницы.