Страница 3 из 79
— Боюсь, я разочарую тебя, мой дорогой Шевалье, тем, что абсолютно не встревожен этим известием. Прошу извинить меня за это! — Комендант с трудом заставлял свой голос звучать вкрадчиво. На его лбу проступили капельки пота.
— Думаю, вам придется приносить извинения не мне, а тем семистам мужчинам, женщинам и детям, которых вы поклялись защищать.
В комнате было тепло, и Элиз почувствовала, что от мужчины, стоящего в другом конце комнаты, исходит запах хорошо дубленной кожи, костра, медвежьего жира и ароматического нарда, которым индейцы пользовались для пропитки обуви. Эти запахи создавали вокруг него ауру зрелой мужской силы и странно волновали. Она отвернулась, пытаясь отогнать их от себя.
Шепар стукнул кулаком по столу.
— Мне бы следовало схватить тебя, связать и высечь, чтобы научить уважать мой дом!
— Попробуйте, — последовал молниеносный и уничтожающий ответ. — Если, конечно, сумеете.
Лицо Шепара залила пурпурная краска гнева.
— Убирайся! Вон из моего дома и больше никогда не возвращайся сюда! Вы, полукровки, все одинаковы: лживые, вороватые и коварные ублюдки. Вы в тысячу раз хуже любого чистокровного индейца!
— Мне понятна причина вашего взрыва, комендант, но было бы ошибкой скрыть от вас опасность, которая вам угрожает. Я предостерег вас и теперь ухожу. Советую вам принять во внимание мое предостережение.
Рено вновь склонил голову в вежливом поклоне, на этот раз не выражая того презрения, которое он испытывал. Оглядев напоследок сидящих за столом людей, он отметил прекрасное создание в платье из золотой парчи и с холодным выражением лица, которое, казалось, либо вообще было не способно выражать чувства, либо научилось искусно скрывать их. Игнорируя мужчин, все еще стоящих в настороженных позах, Рено развернулся и направился к двери.
Мадам Дусе глубоко вздохнула, как будто освобождаясь от каких-то чар. Она бросила взгляд на Элиз и приглушенно произнесла:
— Благородный дикарь.
— И к тому же дурно пахнущий, — прошептала Элиз.
Рено Шевалье остановился, повернул голову и метнул тяжелый взгляд в сторону Элиз. Он был уверен, что никогда прежде не видел эту женщину. Что же могло вызвать в ней такую враждебность? Рено знал, что нравится женщинам, — его дарили своей любовью придворные дамы, и резвые индейские девушки с их неприкрытым любовным пылом, и опытные, уже немолодые вдовы. Отчего же в словах этой женщины прозвучала такая презрительная неприязнь? Его удивление и недовольство были столь сильны, что ему не удалось сохранить на лице выражение холодного безразличия. Он мог оправдать себя только тем, что атака была очень уж неожиданной. В конце концов, не каждый же день какая-то француженка считала возможным оскорбить начеза из рода вождей!
Элиз заметила вспышку злого интереса в глазах полукровки, которую он быстро подавил. Когда она поняла, что он все слышал, лицо ее залила горячая краска. Прозвище «дурно пахнущий» обычно давали самому низкому сословию начезов, простолюдинам, выполняющим грязную работу. Выходило, что она, по сути дела, назвала так же Рено Шевалье. Она сделала это непреднамеренно и не хотела, чтобы он ее услышал, но тем не менее не собиралась отрекаться от своих слов. Не отводя глаз, с сильно бьющимся сердцем, она демонстративно подняла голову.
Рено изучал безупречный овал ее лица, чувственные губы, открытый взгляд ее янтарных глаз, в глубине которых затаилась боль. Что-то напряглось в его груди, и он почувствовал неожиданный приток теплой крови к венам. Однако с женщинами не скрещивают шпаги ни воины, ни джентльмены. Поэтому Рено, хмурясь, развернулся и вышел из комнаты.
Вечер, естественно, был скомкан. Комендант, выбежав из дома, обрушил проклятия на своих связанных охранников. Встревоженные гости тихо переговаривались, ожидая, когда слуги принесут им верхнюю одежду. Все были в замешательстве от услышанного предостережения и не знали, что предпринять, если Шепар не примет это предостережение к сведению и не начнет действовать. Когда Шепар вернулся, без конца извиняясь и отпуская язвительные комментарии в адрес Шевалье и начезов, гости уже собрались уходить. Он пообещал им, что сейчас же поедет к начезам, чтобы прояснить ситуацию, уверяя гостей в том, что его встретят с распростертыми объятиями. Им не следует беспокоиться. Вождь Большое Солнце коварен; нет сомнений, что он распространил слухи о нападении только для того, чтобы попытаться запугать французов и предотвратить захват своей деревни. Шепар пообещал, что начезам это даром не пройдет.
Элиз поехала домой с четой Дусе. Ей так и не представилось возможности поговорить с Шепаром насчет своего амбара, но после его ругани и демонстрации скверных манер ее неприязнь к нему возросла настолько, что она в любом случае не стала бы его ни о чем просить в этот вечер.
Однако она не забыла о своей проблеме. На следующее утро Элиз поднялась рано. Надев изрядно поношенное зеленое бархатное платье для езды верхом, она быстро позавтракала на кухне, отдавая указания женщине-африканке, прислуживающей в доме.
Держа в руках широкополую шляпу, она прошла к небольшому навесу, служившему одновременно конюшней и амбаром. Клод, ее рабочий-африканец, был уже там. Приказав ему почистить конюшню и собрать навоз в кучу для вывоза его весной на поля, Элиз пошла показать ему, где следует начать вырубать деревья и расчищать площадку под новый амбар. Потом они осмотрели корову, которая должна была зимой отелиться, и обсудили возможность обмена молока и масла на бентамских кур, выращиваемых четой Дусе. По дороге к конюшне, где ей должны были оседлать мерина, Элиз остановилась и огляделась вокруг. Ее сердце переполнилось гордостью при виде прекрасно возделанных угодий. Земля была плодородной, не меняющейся из года в год. Элиз знала, что эта земля никогда не предаст и не обидит ее. Воистину тут было что любить!
В половине девятого, когда солнце уже давно взошло, Элиз села на своего мерина. Если она подъедет к форту, то успеет перехватить коменданта у его дома, пока он не забаррикадировался в своем служебном помещении. Однако существовала вероятность того, что он сегодня работать не будет, так как был канун праздника Святого Андрея. Многие обитатели форта позволяли себе отдохнуть от трудов накануне этого дня. Празднование не предполагало какие-то особые церемонии, так как в местечке имелась лишь маленькая церковь без священника. Впрочем, иногда он заезжал сюда по пути в другие приходы.
Дорога, ведущая из форта в Большую Деревню начезов, расположенную на ручье Святой Екатерины, представляла собой грязный тракт, заезженный французскими двуколками, а параллельно ему шла ровная тропа, протоптанная мокасинами индейцев. Она растянулась на расстояние полутора миль, пролегая сквозь холмы и перелески с характерной для них ползучей растительностью. Кое-где дорога пересекалась с тропинками, ведущими к небольшим деревням племени, и проходила через расчищенную территорию, являющуюся собственностью французов. На этих открытых пространствах стояли аккуратные дома, построенные по типу индейских хижин. Начезы называли их «домами из столбов, стоящих на земле». Пространство между бревенчатыми остовами замазывали глиной, смешанной с оленьим волосом. Остроконечные крыши, выступающие далеко вперед, образовывали навес над большим балконом, идущим вокруг всего дома, который предохранял окна без стекол, закрытые одними ставнями, от ветра и дождя. Полы в большинстве случаев были земляными, утрамбованными и отполированными ногами. Вокруг домов простирались вспаханные поля и пастбища, на которых паслись скот и овцы.
Когда Элиз, пустив своего гнедого мерина рысью, выехала со двора на дорогу, солнце уже стояло высоко и светило ярко. Ее владения были как раз на полпути между фортом и индейской деревней, так что ехать ей предстояло недалеко. Воздух был бодряще свеж, но не слишком прохладен; в ветвях деревьев шелестел ветерок, сбивая с них множество золотых, пурпурных и коричневых листьев. Они ковром устилали дорогу и тихо шуршали под ногами коня.