Гнев и радость

По мере того как он слушал ее, его лицо становилось тверже. Затем он проговорил:

— Ну ладно, я ухожу. Но я бы хорошо подумал, прежде чем ввязываться в дела наркобизнеса. В следующий раз дело может не ограничиться змеей.

Она отшатнулась от него, скрестив руки на груди. Джулия слышала три-четыре удаляющихся шага, и потом все стихло. Он ушел.

Она сказала ему именно то, что думала. Ей должно было стать легче, но, напротив, ее стало знобить, она почувствовала невероятную усталость и тоску. Мысль о том, что надо возвращаться, снова видеть знакомые лица, пытаться закончить. «Болотное царство» так, как она хочет, и одновременно отстаивать свои идеи в спорах с Буллом, была ей противна. Сейчас ей казалось странным, что она вообще хотела делать кино, у нее было такое ощущение, словно она навсегда потеряла к этому охоту. Слишком много сил, сердца и души отдала она этому делу. Неудивительно, что такие известные режиссеры, как Булл и Джон Хастон, превратились в пьющих, не ведающих любви мужчин с садистскими наклонностями.

Солнечные лучи пробили сумрак болот. Воцарилось спокойствие. Она слышала отдаленный рокот генераторов и автомобильных моторов, отголоски чьих-то разговоров, но болотные звуки вокруг нее были совсем рядом: тревожный крик голубой сойки, звон комара, нежный шорох пробегающей ящерицы по опавшим листьям, скользнувшей хвостом по ее туфлям. В этом спокойствии было что-то неземное, мирное, чего нельзя было сказать о том, что происходило у нее на душе.

Глубоко вздохнув, Джулия расправила плечи и повернула в сторону площадки.

Именно в этот момент ей послышался шорох в зарослях пальметто. Кто-то продирался сквозь них, двигаясь не со стороны площадки, а с противоположного направления, как бы из глубины болот, — или же подходили кругами. Было ясно, что если он и слышал лекцию Рея, как надо тихо проходить заросли пальметто, то прочно ее забыл.

Крик голубой сойки стал громче и резче. Сухой треск пальметто приближался как звук барабана загонщиков. Сердце Джулии замерло и потом тревожно забилось. Она опустила руки и оглянулась, прислушиваясь. Затем сделала шаг в сторону площадки, еще один. Треск приближался. Она бросилась бежать.

Выстрел взорвал спрессованную тишину болот, подняв в воздух голубую сойку и прогрохотав раскатами эха.

Джулия почувствовала, как что-то ужалило ее в висок, перед глазами все покраснело, и она стала проваливаться в черноту. Плавно опустившись на землю, она прижалась щекой к подушке из листьев.

Глава двадцать первая

— Джулия!

Это был голос Аллена. Он говорил тихонько, прямо ей на ухо. Она осторожно открыла глаза. В голове была тупая боль, что-то давило, вокруг все кружилось. Эта подавленность — она знала — временное состояние. Ощущение действительности может вернуться в любую минуту, стать острой болью, режущей мозг.

В комнате было темно. Первое, что она отчетливо увидела — это огромный букет желтых раз, штук шестьдесят, стоящих в вазе с папоротником и другими цветами. Рядом стояли букеты фризий, лилий и горшки с зеленью. Гранитный выступ большого окна был похож на веранду. Стены были оклеены обоями приглушенного кремового оттенка с мелкими голубыми полосками, но все равно комната была похожа на больничную палату, где высоко на стене висел телевизор на кронштейне, а кровать, на которой она лежала, имела защитные поручни» и была покрыта белыми простынями.

Аллен стоял у кровати, обеими руками держа ее руку. Он выглядел усталым, хотя, возможно, такое впечатление создавалось из-за серого свитера с высоким воротом. Напротив него в кресле сидела пожилая женщина в белом халате, белой накрахмаленной шапочке на седеющих волосах и белом свитере на плечах. Она улыбалась Джулии. Встав со стула, она подошла к ней с противоположной от Аллена стороны и стала измерять пульс.

— Что это? — прошептала Джулия с тревогой. — Что случилось?

— У тебя трещина черепа и небольшое сотрясение мозга, — спокойным голосом ответил Аллен. — Не волнуйся, ты скоро поправишься.

— Но что случилось?

— Ты не помнишь?

Джулия покачала головой и сразу же побледнела от боли, пронзившей мозг.

— Сейчас, сейчас, — сказала сиделка, — лежите спокойно, моя дорогая. Не расстраивайтесь, люди часто забывают то, что с ними было до такого происшествия.

— Какого происшествия?

— В тебя стреляли, — сказал Аллен. — Очевидно, ты бежала, поэтому не была удобной мишенью. Пуля неглубоко задела кожу черепа, повредив кровеносные сосуды. Похоже на то, что у тебя разнесло половину лба, но ничего, пройдет. Во всяком случае, у тебя рана на виске, шесть или восемь швов и перевязка как у Бориса Карлова в фильме «Мама».

— Неужели? — сказала она, освобождая руку, чтобы дотронуться до головы.

Он взял ее пальцы.

— Нет, нет, я только пытаюсь развеселить тебя, но все-таки это серьезно. Жалко, ты упустила комическую роль. Надо было видеть, как Булл подскочил, когда Табэри вышел из леса, неся тебя на руках. У тебя из головы шла кровь, и он был весь в крови. Видимо, он слышал выстрел и просто знал, где тебя искать. Я только вернулся после завтрака, когда начался этот фарс. Я думал, Табэри и Булл подерутся из-за того, кому везти тебя в больницу. Потом оба стали кричать на полицей-ских, пытаясь послать одну группу на поиски стрелявшего, а других отправить скорее сопровождать тебя в больницу. Бедный шериф и его люди были в таком замешательстве! Это была прекрасная сцена для кино, жаль, что ты не могла это видеть.

— Я рада, что ты видел, — сказала она с намеком.

— Я не хочу показаться черствым, но мне оставалось только наблюдать. Ни Табэри, ни Булл не подпускали меня к тебе, а тем более не позволяли ухаживать за тобой. Я был не очень-то этим доволен. Я бы хотел быть единственным спасителем.

Она улыбнулась:

— По крайней мере, сейчас ты здесь.

— Меня едва пропустили, Булл и Табэри бодрствовали всю ночь и часть утра. Мне кажется, врачи, в конце концов, отправили Булла домой, потому что он довел всех сиделок. Табэри ушел после того, как узнал, что твоя трещина не опасна, ты скоро придешь в сознание а сможешь в любую минуту проснуться.

Она оглядела комнату и цветы, посмотрела на сиделку, которая оставила ее руку в покое и теперь встряхивала термометр.

— Если трещина так незначительна, то зачем все это?

Он усмехнулся:

— Я не знал, насколько это серьезно, и должен был что-то предпринять. Во всяком случае, тебе надо сейчас побыть здесь.

— Как долго это продлится? — спросила она.

— Не волнуйся, несколько дней дела будут идти без тебя.

— Я должна закончить фильм, Аллен.

— Булл возьмет это на себя, разве ты не помнишь? Все во всем, этот маленький эпизод будет иметь свою цель. Это благовидный предлог ввести его в дело прямо сейчас.

Она пристально посмотрела на него.

— Я рада, что ты нашел какое-то преимущество, но я все же хочу поскорее выбраться отсюда.

— Хорошо, — сказал он, поднимая руки. — Они поддержат тебя и понаблюдают за тобой всего часов восемь. Ты сможешь выйти завтра, если только не возникнет каких-либо неожиданных осложнений.

— Хорошо, — произнесла она, закрывая глаза. — Хорошо.

— Я не знаю, насколько это хорошо: полицейский хочет с тобой поговорить.

Она нахмурилась. Едва раскрыв рот, она спросила:

— О чем?

— Конечно, о том, кто стрелял в тебя. Как это произошло и почему.

Она опять открыла глаза, на лице было написано удивление.

— Я не помню.

— Что ты имеешь в виду, как не помнишь?

— Я имею в виду, что ничего не помню, — ответила она с растущим беспокойством. — Провал.

— Успокойся, пожалуйста. Скажи мне, что ты помнишь?

— Ничего. Совершенно ничего.

— Как же это может быть? — проговорил он с настойчивостью в голосе. — Ты знаешь, кто ты, кто я?

Ее ресницы задрожали, выражение лица смягчилось. Голос стал спокойнее, она ответила:

— Да, я знаю. И я помню, как разговаривала вместе с Буллом и Геем, с инспектором, потом вышла из конторы. У меня осталось в памяти, как я иду к болоту короткой дорогой. Деревья, листья, птицы. А потом — провал.