Гнев и радость

— Тут ничего нельзя поделать.

— Ты не права. Ты должна продолжать свою линию. Ты когда-то думала, что эти эпизоды тебе необходимы, почему же отказываться от них сейчас? Разве что ты сломалась.

— Сломалась? О чем ты говоришь?

— Есть два варианта. Или ты потеряла уверенность в себе и в своем видении фильма… или ты просто боишься.

— Ну ладно, боюсь. Ты удовлетворен?

Он откинулся на спинку кресла.

— Боишься чего? Ты сама знаешь?

— Да, знаю! — выкрикнула она. — Я боюсь, что еще кто-нибудь погибнет на съемках. Я боюсь, что еще кто-нибудь пострадает, искалечится или свихнется на моих глазах. Я боюсь, что этот фильм кто-нибудь отберет у меня. Я боюсь, что я так превышу бюджет, что никто не доверит мне режиссуру даже рекламного ролика. Я боюсь, что кто-то преследует меня, хочет, чтобы я потерпела неудачу…

— Что? — спросил он, его сильный голос прорезал ее ноющие звуки.

Она отодвинула в сторону свою пиццу и, поставив на стол локти, положила голову на ладони.

— Ты слышал, что я сказала?

— Слышал, но не верю этому.

— Да и я не слишком верю, — произнесла она, выпрямляя спину и сверкая глазами, — но здравый смысл должен был подсказать тебе, что на этих съемках происходит что-то неладное. Если это не то, что я думаю, если кто-то не ведет против меня борьбу, тогда я не знаю, что и думать.

— Ты говорила об этом Аллену?

— Я никому не говорила об этом.

— Ага.

— Я не хочу выглядеть смешной, — пробормотала она, глядя в сторону.

Он протянул руку и поймал ее ладонь.

— Но ты не против того, чтобы выглядеть смешной передо мной?

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Но ты же Булл, ты…

Вдруг она вспомнила. Ее улыбка исчезла. Она посмотрела вниз, на его большую руку, накрывшую ее ладонь, на его длинные пальцы с короткими завитками волос на суставах, на его ногти.

— Ну, что еще?

— Стэн сказал, моя мать призналась ему, что мой отец — ты.

— Ну конечно я. А кто же еще? — Его голос звучал тепло, немного снисходительно.

— Не он?

— Ах, это. Ну, скажу тебе, Джулия. Твоя мать не была святой, но врать она не умела. Она не хотела говорить мне, кто отец ее будущего ребенка, но и не говорила, что он не мой. Я рассчитал шансы; ты знаешь, пара однодневных гастролей против дней и ночей, напролет занятых любовью. У меня никогда не было серьезных сомнений.

Она рассмеялась. Она просто ничего не могла поделать; это было так похоже на Булла, невообразимо практичного, более чем эгоистичного. И еще, поняла она, необыкновенно доброго. Слезы начали собираться в ее глазах. Когда они прорвались сквозь ресницы, она вытерла их краем ладони.

— Ну, ну, зачем же это, — произнес он обеспокоенно.

— Я не буду, — сказала она, — но знаешь что? Я думаю, я бы ценила тебя еще больше, если бы думала, что ты платил за мое образование и обучил меня своей профессии, подозревая, что я могла быть дочерью другого человека.

— Да будь я проклят, — проговорил он, отвалившись на кресле.

— Возможно, — согласилась она и улыбнулась сквозь слезы. — Но знаешь, я не могла не думать об этом. Стэн часто приходил навещать меня. А ты никогда.

Он посмотрел вниз, на стакан пива в руке.

— Я тоже много думал об этом, но я знал, что твоя мать не хочет меня видеть, не хочет, чтобы я расстраивал вас обеих. Кроме того, мне казалось менее болезненным вообще не навещать тебя, чем приходить, а потом уходить. Единственное, от чего я не уклонялся — это от алиментов и денег на твое содержание.

Это последнее, поняла она, было предметом его гордости и, возможно, утешением. Она мягко заметила;

— Да, это ты выполнял.

В тот момент она собиралась сказать ему, что будет работать вместе с ним. Ее удержало воспоминание о кокаине, найденном в фургоне. Ей надо было поговорить с ним об этом, узнать, что это могло значить. Но в эту минуту это было невозможно. Она не могла разрушить теплоту, возникшую между ними, не могла уничтожить появившееся ощущение любви. Это можно сделать в другой день. Конечно, с этим можно подождать.

Они доедали пиццу и подбирали последние остатки грибов, колбасы и лука пальцами. Булл откашлялся.

— Так что ты намерена делать относительно Стэна? — спросил он.

— Я не знаю, — сказала она, взяв в рот кусочек перца и задумчиво прожевывая его. — Попробую поговорить с ним, наверное, скажу ему то, что ты сказал.

— Лучше я поговорю с ним. Мне кажется, настал этот момент.

Она широко раскрыла глаза, повернувшись к нему.

— Если ты хочешь.

— Хуже не будет. Если я не добьюсь успеха, ты всегда можешь прийти на помощь.

— Когда ты встретишься с ним?

— Завтра, наверное. Сегодня начинать что-либо немного поздновато. Кроме того, мне нужно как следует подумать, что ему сказать и как себя при этом вести.

Вскоре Джулия собралась уезжать из мотеля. Она уже выходила из двери, но вдруг обернулась и двумя руками быстро и крепко обняла Булла. В ответ он крепко прижал ее и с неохотой отпустил. Она поцеловала его в щеку, мягко улыбнулась и только после этого повернулась и убежала в дождь.

— Будь осторожна, — крикнул он ей вслед. Он не закрывал дверь до тех пор, пока она не добежала до машины и не выехала со стоянки.

На следующий день возобновились съемки в городе, рано утром отсняли эпизоды в магазинах одежды и обуви, остаток дня посвятили сцене свадьбы. На другой день они должны были работать над эпизодом, где Мадлин и Вэнс посещают Саммер, попавшую в больницу после несчастного случая, который мог бы оказаться вполне реальным. Также им предстояла сцена, где Саммер бежит из больницы и прячется в болотах в попытке заставить родителей прекратить воевать из-за нее и помириться во время ее поисков.

Джулии не хотелось снимать эту сцену. У нее были большие сомнения в необходимости этого эпизода и счастливого конца, который она планировала, исходя из замысла Алисии. Наблюдая, как взаимодействуют актеры, играющие главных героев, и видя, какую опасность представляют собой болота, она понимала, что благополучный финал в этой ситуации казался в высшей степени неправдоподобным.

Джулия никогда не принадлежала к тому течению, в котором счастливый финал автоматически становился менее значимым и менее художественным, чем трагический. Ей нравилась идея, что Алисия берет свою судьбу в собственные руки, что она форсирует события и добивается своей цели. И все же обретение Жан-Пьером и Доротеей любви и желание преодолеть свои трудности казались ей фальшивыми.

Может быть, ей следует придумать что-то другое. Но если она собиралась что-то менять, ей надо было торопиться.

После того как съемки закончились, Джулия вернулась на съемочную площадку. Часа два она совещалась с Офелией и Стэном по поводу завтрашнего расписания, потом, когда они ушли, сидела одна, исписывая желтый блокнот. Она записывала разные мысли, от испытанных и верных решений до свободных ассоциаций, в попытке найти что-то новое для финала. Но не слишком преуспела.

Джулия слышала, как одна за другой покидают стоянку машины, как уезжают грузовики компании. Она знала, что уехал и пищеблок, но продолжала работать. В этот вечер тетя Тин играла в «бинго», а Рей что-то сказал о деловой встрече в Новом Орлеане перед тем, как уйти из дома после завтрака. Никто ее не ждал.

За последние дни Рей часто отлучался на деловые свидания; она почти не видела его. Из-за дождя они не могли снимать оставшиеся трюки, и он был не нужен на площадке. Ее все еще беспокоила его другая жизнь в Новом Орлеане. С самого начала он настолько воплощал для нее образ Болотной Крысы, что она никак не могла от него отвыкнуть.

Часа через два Джулия все-таки додумалась до возможного варианта финала. Быстро записав его и немного приукрасив, она заулыбалась, довольная собой. Получилось хорошо, очень хорошо.

Нет, нехорошо.

Доротея, так, как ее играла Мадлин, была не из тех, кто позволяет себе надолго давать волю чувствам. Для нее найти дочь после побега в болота, а потом отойти в сторону и позволить Жан-Пьеру спасти ее, было бы невозможно.