Заговор патриотов

- Он не был старым козлом, - поправил Мюйр. - В тридцать девятом году ему был тридцать один год. На четыре года меньше, чем сейчас вам.

- Да? В самом деле. Тогда понятно, почему он ошибся. Молодости свойственно торопить будущее. Но все равно я начинаю его уважать.

Томас вновь занырнул в историю и тут же вынырнул, как ошпаренный.

- Вы только посмотрите! - завопил он, размахивая одной из купчих. - Это же Вяйке-Ыйсмяэ!

- Совершенно верно, - кивнул Мюйр. - Таллинские "Черемушки". Они построены на вашей земле.

- Нет, они построены при советской власти, - со вздохом напомнил Томас. Как телецентр, как санатории на побережье. И как все остальное. В том числе и дом президента.

- Но земля принадлежит вам. Вы вправе потребовать выкупить ее. Или назначить арендную плату.

Томас бережно собрал купчие, перевязал их шпагатом, свернул опись и аккуратно уложил в кейс.

- Это бесценные бумаги, господин Мюйр. Отнесите их в исторический музей, посоветовал он. - Их место там, в Большой Гильдии. Под стеклом на стендах.

- Да, до недавнего времени эти бумаги имели только историческую ценность, - подтвердил Мюйр. - Но после того как был принят закон о реституции, они обрели вполне реальную цену. Сейчас они стоят от тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Но не исключено, что и сто. Это зависит от конъюнктуры. Вас это по-прежнему не колышет?

Внук национального героя Эстонии взъерошил волосы, поскреб в затылке и впал в ступор. Благоприобретенная осторожность боролась в нем с верой в удачу, в счастливую свою звезду. Но звезда была слишком яркой, а удача слишком большой. Так не бывает. Или бывает? Или не бывает? Или все же бывает?

Рита Лоо была права: его не обували, его уже давно обули. Но гораздо раньше, чем он согласился встретиться с Матти Мюйром. Он думал, что у него есть выбор. А я почему-то был уверен, что никакого выбора у него нет.

Старый паук, он же король пик и он же отставной генерал-майор КГБ господин Матти Мюйр сидел в слишком глубоком для него кресле, положив на кожаные подлокотники маленькие сухие руки, наигрывал пальцами на коже какой-то одному ему слышный марш и с интересом наблюдал, как вяло дергается в его паутине муха по имени Томас Ребане. Он не спешил. Куда ему было спешить? Он знал, что добыча от него не уйдет.

- Сколько? - спросила Рита, прерывая затянувшееся молчание.

- Это уже деловой разговор, - одобрил Мюйр. - За купчие - ну, скажем, пятьдесят тысяч долларов. Для начала, на первом этапе.

- Для начала? Это подразумевает какое-то продолжение. А на втором этапе?

- Пятьдесят процентов, госпожа Лоо.

- От чего?

- От всего. От стоимости недвижимости. От аренды за землю. От всего.

- Пятьдесят процентов?! - изумился Томас, выведенный из ступора такой наглостью. - Это же пятнадцать миллионов от тридцати! Двадцать пять от пятидесяти!

- Или пятьдесят от ста, - подтвердил Мюйр.

- Вы считаете это справедливым? - загорячился Томас. - Мой дедуля за эти бабки ночами не спал! Думал о солдатиках, которые едят гнилое мясо, и плакал! Мучился угрызениями совести! Он за них кровь проливал на фронтах Великой Отечественной войны! Хоть и с другой стороны. Вы грабите национального героя Эстонии! Это непатриотично, господин Мюйр!

- Во всем нужна мера, дорогой Томас. Чрезмерный патриотизм - это национализм.

Рита Лоо вернула разговор в деловое русло:

- Если мы заплатим вам пятьдесят тысяч долларов за купчие, с какой стати нам отдавать что-то еще?

- Да! Целую половину! - горячо поддержал Томас.

- Очень хороший вопрос, - похвалил Мюйр. - Значит ли это, что вы готовы купить у меня эти бумаги?

- Может быть, - подумав, известил Томас.

- Ты спятил! - прокомментировала Рита.

- Нет, - возразил он. - Я думаю о будущем. Что в жизни самое неприятное, кроме похмелья? Сожаления о возможностях, которые ты упустил. Я не хочу лежать ночью в постели и грызть ногти. Это негигиенично. Поэтому я не спятил.

- Господин Мюйр, у нас нет таких денег, - объяснила Рита. - Мой вопрос был чисто теоретический.

- Но я на него отвечу. Ответ такой: потому что без меня вы не получите ничего. Чтобы у вас на этот счет не оставалось сомнений...

Он вынул из бокового кармана кейса какую-то бумагу и подал Томасу, как бы приглашая его занять более активную жизненную позицию:

- Ознакомьтесь с этим документом.

Томас пробежал глазами текст и молча передал бумагу Рите. Она тоже прочитала и бросила ее на стол. Поскольку я был уже посвящен во все эти дела, то счел для себя возможным тоже ознакомиться с документом. Он играл, как я понял, роль козырного туза.

Туза пик.

Это и был туз пик.

Это была ксерокопия завещания. Бумага не гербовая, самая обычная, очень старая, с обветшавшими углами, отчетливо видными на оттиске. Прыгающий машинописный текст. Текст русский. Место и время составления завещания тщательно затушеваны черным фломастером. Сначала с завещания сняли ксерокопию, а потом затушевали текст.

"Я, гр. Ребане Альфонс, 1908 года рождения, находясь в здравом уме и ясной памяти, действуя добровольно, настоящим завещанием завещаю все принадлежащее мне имущество гр. (фамилия зачеркнута).

Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, из которых один выдается на руки завещателю Ребане Альфонсу, а второй хранится в делах нотариуса по адресу (адрес зачеркнут).

Завещание подписано гр. Ребане Альфонсом в моем присутствии после прочтения текста вслух. Личность завещателя установлена, дееспособность проверена".

Фамилия нотариуса и все его реквизиты были тщательно вымараны. Даже на круглой гербовой печати был замазан адрес нотариальной конторы.

- Что скажете? - поинтересовался Мюйр.

- Это копия. А где подлинник? - спросил Томас.

- Вы увидите его. В моих руках. И после этого я его уничтожу. При вас. Когда получу дарственную на половину наследства вашего деда.

- Кому он все завещал?

- Не вам.

- Не мне. Это понятно. Я бы очень удивился, если бы мне. Потому что он не подозревал о моем существовании. Он умер в пятьдесят первом году. Я родился в шестьдесят четвертом году. Кому?

- А вот этого вы не узнаете никогда. И не нужно вам этого знать. Скажу только одно, чтобы вас не мучили угрызения совести. То лицо, которому ваш дед завещал свое имущество, не примет наследства. Откажется от него в пользу государства. Мы с вами, разумеется, патриоты. Но не до такой же степени, не так ли? Дарить государству сто миллионов долларов - это уже не патриотизм.