Россия - Разборка

- Вы слышите, что она кричит?

- Что? - спросил Боцман.

- Она же кричит: "Блядь! Блядь!"

- Ну тебя в жопу! - сказал Артист. - У тебя извращенный слух!

- Нет, вы послушайте, послушайте! - настаивал Муха.

Мы послушали.

- И в самом деле, - озадаченно согласился Боцман.

И как бывает всегда, когда в чернильном пятне человек увидел какой-то рисунок и после этого ничего другого больше не видит, так и мы ничего больше не слышали в пронзительных криках этой вороны.

Док не звонил. На мои звонки отвечал приятный женский голос:

- Сожалеем, но абонент временно недоступен.

Тюрин сидел возле поста на Дмитровке и звонил каждые полчаса. Я отвечал ему, как справочное аэропорта:

- Ждите.

Док прорезался только в пять пятьдесят утра.

- Выезжаем, - сказал он.

- Почему не звонил?

- Не мог.

- Почему отключил мобильник?

- Там, где я был, мобильными телефонами не пользуются.

- Где ты был?

- В коридоре реанимации.

- О господи! - сказал я. - Сомов?

- Да. Галя и Игнат со мной.

- Двести?

- Да.

"Груз двести"!

Есть ли сейчас хоть кто-то в России, кто не знает, что это значит?

- Могу я рассказать им все? - спросил Док.

-Да.

Мамаеву осталось жить два часа.

В шесть сорок позвонил Тюрин:

- Встретил. Едем.

Час двадцать осталось Мамаеву.

Час.

Сорок минут.

Я набрал номер мобильника Тюрина:

- Вы где?

- Проскочили Шереметьевку.

Не успеют.

- Пойдемте, - сказал я Артисту, Мухе и Боцману.

Мы вошли в дом.

Посередине просторного зала, обшитого светлым деревом, на светлом паркете стояло красивое мягкое кресло с высокой спинкой и резными деревянными подлокотниками в виде каких-то морских чудищ. В нем сидел Мамаев. Он был ничем не привязан, но сидел прямо, откинувшись к спинке, положив руки на подлокотники, держа колени вместе и глядя перед собой. Его грубое, бледное в свете туманного утра лицо было исполнено отрешенности. Полосатая пижама делала его похожим на узника тюрьмы "Синг-Синг", ожидающего казни на электрическом стуле.

И это было не так уж далеко от истины.

В глубине зала, в нише-алькове, стояла необъятных размеров кровать со смятыми простынями. Рядом с креслом, в котором восседал Мамаев, на большом круглом столе в живописном беспорядке лежала еда, фрукты, стояли бутылки.

Калмыкова я увидел не сразу. Он сидел у стены в углу зала, как бы слившись со светлым деревом панелей. Сидел так, как сидят на Востоке: в позе терпеливого ожидания, привалившись к стене, обняв руками колени. Он был в сером костюме, крахмальная рубашка без галстука, расстегнутая на груди, светилась в сумраке белизной, подчеркивая серость его сухого лица.

На наше шумное появление он никак не прореагировал. Не прореагировал и Мамаев. У меня появилось ощущение, что мы вошли в музей восковых фигур, исполненных с жутковатой натуральностью.

В доме было тепло. После многочасового дежурства в сыром тумане, пронизавшем нас до костей, оказаться в сухости и тепле было верхом блаженства. Этим и воспользовался Артист.

- Тепло-то как! Как тепло! - восхищенно проговорил он. - Я уже и забыл, что может быть так тепло!

На актерском языке, как объяснял нам Артист, это называется пристройкой. Пристроиться к партнеру, чтобы общение было естественным. Или выглядело естественным, что на сцене, да и в жизни, значит практически одно и то же.

- Здорово, Константин, - обратился он к Калмыкову так, будто видел его только вчера и в нашей сегодняшней встрече нет ничего необычного.

- Доброе утро, господин Мамаев. Мамаев не шевельнулся.

- Он не отвечает на приветствия, - бесстрастно объяснил Калмыков. - Он отвечает только на прямые вопросы.

- Это удобно, - оценил Артист. - У меня есть к нему пара вопросов. Но разговаривать на голодный желудок... Красота-то какая! - воскликнул он, окинув взглядом стол. - Господин Мамаев не будет возражать, если мы слегка обедним этот натюрморт?

- Он не будет возражать, - подтвердил Калмыков.

- Я хотел бы получить разрешение от него.

- Спроси прямо.

- Пожалуй, воздержусь. Поверю тебе. А то вдруг он не разрешит? А жрать, если сказать по правде, охота. Бананы. Это хорошо. Киви. Тоже хорошо. Ананас. Замечательно!.. А это что за фрукт? - изумился Артист и обернулся к нам. - Вы только посмотрите!

В руках у него была зеленая ребристая граната Ф-1, именуемая в народе "лимонкой".

- Что это такое, господин Мамаев?

- Граната, - последовал ровный, как бы синтезированный на компьютере, ответ.

- Вам подсунули ее вместе с киви? Что делается на наших рынках, что делается! Как здесь оказался этот симпатичный фрукт?

- "Лимонка" была у него под подушкой, - ответил Калмыков.

- Ну и нервы у человека! Спать с гранатой под подушкой! Нет, на такое я неспособен. Банан я, пожалуй, съем, а этот фрукт возьму с собой. Позже его употреблю. Налетайте, джентльмены! - радушно предложил Артист и взялся за банан, как бы давая понять, что свою роль он исполнил и пора бы поработать языками и нам.

- Он отвечает на все вопросы? - спросил Боцман.

- На все, - кивнул Калмыков.

- В чем, по-вашему, смысл жизни, господин Мамаев?

- На такие вопросы он не отвечает.

- А на какие отвечает?

- На конкретные. Если ты хочешь узнать у него что-то конкретное, спрашивай.

- Как ни странно, но ничего конкретного я узнать у него не хочу, подумав, сообщил Боцман. - А ты? - спросил он у Артиста.

- Как ни странно, но я тоже.

- А у меня есть вопрос, - вмешался Муха. - Конкретный. Господин Мамаев, вы слышите, как кричат за окном птицы?

- Слышу.

- Что это за птицы?

- Вороны.

- Что, по-вашему, кричит эта? Вот эта, эта!

- Блядь, блядь.

- А вы говорите, что у меня извращенный слух! - укорил Муха. - Нормальный у меня слух!

- И долго он будет в таком состоянии? - поинтересовался Артист.

- Уже недолго, - ответил Калмыков и посмотрел на часы.

Семь тридцать.

- Ты ждешь восьми? - спросил я.

-Да.

- Ждешь, не поступит ли отмена приказа?

-Да.

- Она не поступит.

Я ожидал вопроса "Почему?", но Калмыков молчал.

- Приказ не будет отменен, потому что его некому отменить, - объяснил я. Вчера утром Буров был убит в своем кабинете. Через двадцать минут после того, как сбросил на твой пейджер приказ "Приступайте".