Россия - Разборка

- Ваш сын называет его отцом?

- Нет. Дядей Юрой. Игнат думает, что его отец погиб в Афгане. Юра любит его. Игнат его тоже любит. Юра очень хочет, чтобы Игнат называл его палой. Но не настаивает, даже не говорит. А что тут скажешь? Тут может сказать только сердце.

Аллея закончилась. В просвете между деревьями скользили огни машин по какому-то сокольническому лучевому просеку. Над темным массивом парка стояло зарево городских огней. Влажная вечерняя свежесть отяжеляла листья кленов и лип, они обрывались и беззвучно опускались на землю.

- Давайте вернемся, - сказала она. - Мы с ним часто гуляли в Сокольниках. Я люблю Сокольники. Я здесь выросла. Поэтому он и распорядился купить квартиру в Сокольниках.

Я остановился и внимательно посмотрел на нее.

- В чем дело? - спросила она. - Почему вы на меня так смотрите?

- По-моему, вы не понимаете, что сказали. Вы верите, что он подписался на убийство, чтобы купить вам квартиру?

- Я не хочу в это верить. Но я уже не знаю, чему верить. Я уже ничего не знаю. Я думала, что все самое страшное в моей жизни уже позади. Но все возвращается. Какая-то жуткая безысходность. Жуткая, черная.

- Не бывает безыходности, Галя, - поделился я с ней своим жизненным опытом. - Из любого положения есть выход.

- Какой? - быстро спросила она. - Сейчас - какой? Все это дьявольщина. Да, дьявольщина - вот что это такое! Как вы думаете, Сергей, если мы эту квартиру отдадим, а сами вернемся в нашу коммуналку, вое как-нибудь устроится?

- Кому вы отдадите квартиру? - не понял я.

- Не знаю. Кому угодно. Хоть самому дьяволу.

- В жизни не слышал, чтобы от дьявола откупались квартирой. Галина Ивановна, чему вы детей учите? От дьявола откупаются душой!

- Я согласна, - тихо сказала она.

- На что вы согласны?

- Я согласна отдать свою душу дьяволу. Только пусть у него будет все хорошо.

- Вы это серьезно?

-Да.

- Очень серьезно?

- Да, Сергей, очень.

- Ну ладно, - сказал я. - Передам.

- Что передадите?

- Ваше предложение.

- Кому?

- Как - кому? Дьяволу.

- А вы...

- Ну да. Мы с ним давно знакомы. Еще с Чечни. Я всегда говорю ему: "Ну что, козлиная морда?" Он обижается.

- О господи! - сказала она и засмеялась. - Сергей!.. Да ну вас!.. Господи, как вы меня рассмешили!

- Это и есть выход из безвыходных положений. Не лучший, Галя. Но и не худший.

- Помогите ему, - попросила она. - Если сможете.

- Попробую, - пообещал я. - А если не смогу, рассмешу.

Я проводил ее до подъезда и вернулся к джипу. И едва успел открыть дверцу, как из-за дома вырулил красный "Запорожец" с дальним светом фар и встал нос к носу к моей тачке. Фары погасли. Из "запора" вылез Юрий Сомов и подошел ко мне.

- А теперь, парень, послушай меня, - сказал он. - Я не знаю, кто ты такой и чего тебе от нас надо. У нас семья. Я за нее глотку перегрызу. А ему передай: пусть держится от нас подальше. Я был у него в колонии. Я спросил: как нам теперь жить? Я сказал: возвращайся, она тебя примет, а я уйду. Он сказал: нет, живите, как жили. Он сказал: забудьте обо мне, я пропал без вести, меня нет. А раз пропал, нечего мельтешить! Достаточно она от него поплакала!. Девять лет. Девять лет она его ждала и плакала по ночам. Хватит! Так ему и скажи!

"Запорожец" взревел, выпустил струю дыма и рванул к гаражам. Я сел в свою тачку, положил руки на переднюю панель, как при команде: "Руки! Не двигаться!" - и попросил, не оглядываясь:

- Только без фокусов, Калмыков. Оружия у меня нет, злого умысла у меня нет. В Мурманске мы тебя не перехватывали, а охраняли. Ты слышал, что сказал Сомов. Ты слышал, о чем я говорил с Галиной. В ресторане мы говорили о том же, о тебе. Помогать я тебе не буду, тебе это не нужно. Рассмешить тебя не смогу. Но я смогу помочь тебе разобраться в том, что случилось. Что-то знаешь ты, что-то мы. Вместе мы сможем узнать все.

Я замолчал. Позади было тихо. Я решил, что можно продолжать.

- Не мне учить тебя жить. Скажу только одно: ты вернулся в страну, о которой не знаешь ничего. Тобой сыграли, как мелкой картой. Тобой продолжают играть. Устраивает это тебя? Тогда вылезай из тачки, а я поеду домой. Если нет - сядь нормально, чтобы я мог видеть твое лицо.

Чуть скрипнули пружины сиденья. В зеркале заднего вида возник силуэт головы. Разглядеть лицо мне мешал свет уличного фонаря в заднем стекле.

- Так-то лучше, - сказал я. - Сегодня говорить мы не будем. Мне нужно получить кое-какую дополнительную информацию, тогда и поговорим. А сейчас я отвезу тебя туда, где тебя не будут искать. Ко мне в Затопино. В Москве тебе оставаться нельзя. Не сегодня-завтра тебя объявят во всероссийский розыск, твоя фотография будет у каждого постового. Не хочешь спросить почему?

- Почему? - спросил он.

- Потому что шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре разжаловал тебя, лишил всех наград и заочно приговорил к смертной казни. Ты знал об этом?

- Да, знал.

- Приговор не отменен. Об этом ты тоже знал?

- Нет.

- Теперь знаешь.

...В Затопино мы приехали во втором часу ночи. Ольга не спала. Она вышла к нам, поздоровалась, сказала, что ужин в микроволновке, и сразу вернулась в детскую. Последние дни она недосыпала, сын приболел, температурил, капризничал. От ужина Калмыков отказался. Я предложил постелить ему на втором недостроенном этаже дома или в бане. Он выбрал баню.

Я сидел на кухне, пил чай и пытался понять, что, собственно, сегодня произошло. Произошло что-то очень значительное. Банальная по нынешним временам - при всей ее неясной внутренней хитроумности - интрига, в которую был втянут Калмыков, а за ним и мы, обрела многомерность, в ней обнаружилась неожиданная глубина. Возможно - опасная.

Вошла Ольга, подсела к столу. Лицо у нее было усталое и словно бы удивленное.

- Какой странный человек, - проговорила она. - Кто он?

Я и сам очень хотел бы знать. Но этого я ей не сказал, а спросил в свою очередь:

- Почему он показался тебе странным?

- Собаки не лаяли. А всегда лают.

- В самом деле, - вынужден был согласиться я.

- И еще. Он заснул.

- Кто?

- Сергей Сергеевич-младший, кто! И температурка исчезла.

Я прошел в детскую. Сергей Сергеевич-младший дрых и причмокивал.