Страница 8 из 15
Здравствуй, Алексей!
Пересылаю тебе по прежним каналам через Заику
уже третье письмо, но от вас, кроме той записки,
которая вселила в меня столько надежд, ничего не
получил. Впечатление, что цепочка связи где-то
порвалась. Надеюсь, произошло это без участия
Красавца. Избави бог, чтобы наша почта оказалась у
него в руках.
Похоже, он водит вас за нос. Не исключаю и
ловушку. Когда снова будете выходить на связь с ним,
примите меры предосторожности.
Мое положение улучшилось. Пока это единственный
реальный результат. Сижу в одиночке. В нарушение
тюремной инструкции мне разрешено днем спать, а также
пользоваться чернилами и бумагой. Избиения
прекратились. Короче говоря, ко мне относятся, как к
курице, которая несет золотые яйца. Покуда она их
несет, разумеется...
Допрашивает он меня по-прежнему ежедневно,
преимущественно по ночам, но уже без кровопусканий,
деликатно. Дает понять, что все это пустая
формальность. Пожалуй, так оно и есть.
Допросы начинаются традиционно: кто продавал нам
оружие, как я его транспортировал, где находится
перевалочная база и так далее. Затем он записывает
мои столь же традиционные ответы человека, по ошибке
оказавшегося за решеткой.
Закончив официальную часть, Красавец неизменно
переходит к разговору "по душам". Темы самые
разнообразные, но без "Лучезарной Екатерины",
разумеется, не обходится. За время гражданской войны
он поднаторел не только в пытках, но и в ювелирном
деле - формы огранки драгоценных камней, скань,
финифть...
Несколько раз Красавец исподволь пытался узнать
что-нибудь о тебе. Особенно его интересует,
находишься ли ты постоянно в городе или бываешь здесь
наездами. Это не может не настораживать. Подлец
что-то замышляет.
Вчера напомнил ему об его обещании. Он стал
сетовать на различные причины, которые связывают ему
сейчас руки, а закончил милой шуткой: во сколько я
оцениваю свою голову?
Я ответил, что недорого.
"Скромничаете, дорогой, скромничаете!" - И стал
перечислять тех, с кем ему нужно будет поделиться.
Список получился длинный...
Боюсь, Алексей, что моя голова окажется тебе не
по карману.
Аристократа видел всего лишь раз - на допросе.
Они на "ты". Но, кажется, Красавец ему не очень-то
доверяет. Признаюсь, что Аристократ мне особого
доверия тоже не внушает. Такое впечатление, что он
успел начисто забыть, для чего его сюда направили.
Впрочем, может быть, я к нему несправедлив. Тюрьма
обостряет подозрительность.
Но пора кончать. В коридоре шум - похоже, повели
на убой очередную партию.
Привет товарищам.
P.S. Если со мной что произойдет, переправь мое
письмо матери. Оно у Заики. Выругай меня еще раз за
сентиментальность - и переправь.
Глава вторая
Первые шаги
и первые сюрпризы
I
На следующее утро Ермаш постучал в дверь нашего номера. Он был чисто выбрит и щеголеват. Английская кожаная куртка сидела на нем как влитая.
- Подумал?
- Подумал.
Мое решение он воспринял как нечто само собой разумеющееся: Ермаш относился к числу тех, которым все удается.
- Значит, так, - сказал он, - сейчас я еду на совещание, в Совдеп. Пробуду там час, от силы - полтора. А оттуда - к себе. Буду тебя ждать.
Хватка у Ермаша была железная. Кажется, Центророзыску повезло с начальником.
- Окрутил, выходит? - спросил Зигмунд, когда дверь за Ермашом закрылась, и меланхолично заметил: - Единственно, что люди охотно делают, это глупости.
На Липовецкого теория Борина не распространялась. К своей душе он сыщика и близко не подпускал. Как и некоторые другие бывшие политкаторжане, Зигмунд относился к людям этой профессии с предубеждением человека, которого всю жизнь выслеживали, ловили, допрашивали и обыскивали.
Я его мог, конечно, понять. Нечто похожее испытывал я я в семнадцатом, когда меня вопреки моему желанию назначили заместителем председателя Совета милиции.
Но это было в семнадцатом, два с половиной года назад. Много с того времени и воды утекло, и крови, и слюнявых иллюзий.
Ермаша с Рычаловым роднило одно - точность. Когда я приехал в Центророзыск, он уже был на месте. Быстро ввел меня в курс дел, которыми занималась бригада, представил сотрудников. И меньше чем через час я уже получил возможность уединиться с Бориным.
На письмо, о котором мне говорил Ермаш, я особых надежд не возлагал. И все же оно меня разочаровало.
Где все происходило - в Перми, Киеве, Екатеринбурге, Ростове, Омске?
В каком году?
Кто такие Алексей и сам автор письма - большевики, правые эсеры, анархисты, боротьбисты или максималисты?
У кого находилась тогда "Лучезарная Екатерина" - у друзей автора письма или у Красавца, офицера контрразведки?
Как письмо попало в Москву? Кто и с какой целью привез его сюда?
Было, конечно, соблазнительно перебросить мостик от письма неизвестного к тем событиям в Екатеринбурге и Алапаевске, о которых мне рассказывал Черняк. Тогда можно было бы хоть за что-то ухватиться. Но я знал: предположение, основанное на предположении, плохая подпорка в розыскной работе. Мостик должен опираться на нечто реальное, вещественное. А этого реального у нас не было. По сути, ничего не было, кроме предположений, нагромождающихся на те же предположения.
- Само по себе письмо нам покуда ничего не дает. Одна игра воображения, Леонид Борисович! - сказал Борин, безошибочно читая мои мысли. - Плясать надо не от него, а от Кустаря и Улимановой.
- Рассчитываете, что допляшетесь до чего-нибудь путного?
Борин огладил свою вконец поседевшую бородку:
- Смею надеяться, Леонид Борисович. - Он достал из серебряного портсигара с монограммой папироску, покрутил ее в пальцах и вновь положил в портсигар: с куревом в Москве было небогато. - Только плясать, понятно, с толком надлежит, на трезвую голову.
- Не слишком топать и поменьше руками размахивать?
- Вот, вот. Авось до чего путного, как вы изволили выразиться, и допляшемся.
- Ну что ж, для разминки можно и поплясать, - согласился я. - А пока расскажите мне об Улимановой. Ведь вы пляску без меня начали.