Сафьяновый портфель

Кларов Юрий

Сафьяновый портфель

Юрий Кларов

САФЬЯНОВЫЙ ПОРТФЕЛЬ

Из беседы искусствоведа А. Я. Бонэ с заместителем председателя Совета московской народной милиции Л. Б. Косачевским

Бонэ. Великолепной синей краске индиго в древности не везло. Не везло даже на ее родине, в Индии, где в XI веке аль-Бируни писал: "Из всех красок синяя для брахмана является нечистой, и, если она коснется его тела, ему необходимо совершить омовение. Кроме того, он должен беспрестанно бить в барабан и читать перед огнем предписанные священные тексты".

Еще хуже и самой краске, и ее поклонникам пришлось в средневековой Европе, где ее именовали "кормом сатаны" и "дьявольской краской". В 1577 году в Германии был издан даже специальный закон, карающий смертной казнью за использование индиго.

Немного позднее подобный же закон стал действовать и во Франции. Но, как известно, справедливость, рано или поздно, торжествует (чаще, правда, поздно). И уже в XVII веке индиго завоевало Европу. Бывший "корм сатаны" превратился в "королеву красок". Индиго теперь, использовалось в окраске дорогих тканей, из которых шили себе платья придворные модницы, шло на окраску кафтанов и солдатских мундиров. Владельцы красилен и мануфактур просто не представляли себе, как можно обойтись без этой чудесной краски. Особой популярностью индиго пользовалось во Франции, куда его доставляли из далекой Индии. И тут владычица морей Англия объявила о морской блокаде своей соперницы. Увы, первый консул Наполеон Бонапарт ничего не мог поделать с мощным военным флотом Англии. Английские корабли задерживали все торговые суда, державшие курс к французским берегам. Франция лишилась многих товаров, в том числе и бесценного индиго, без которого теперь уже никак не могла обойтись французская промышленность. И в 1800 году Наполеон установил премию в миллион франков тому, кто найдет для индиго равноценную замену. Миллион франков - сумма весьма солидная. Поэтому понятно, что тысячи, а возможно, и десятки тысяч людей пытались получить эту премию. Но никто ее так и не получил.

Между тем, по некоторым сведениям, которые, правда, еще нуждаются в дополнительной проверке, равноценная замена "корму сатаны", или "королеве красок", была уже давно найдена мастером-красильщиком из Ржева.

30 января 1918 года было обнаружено ограбление Патриаршей ризницы. А через неделю после происшедшего в кабинете председателя Московской комиссии по охране памятников искусства и старины появился бывший чиновник Московского дворцового управления, ведавший до декабря 1917 года всем имуществом Кремля, Мансфельд-Полевой.

У представителя одного из древнейших графских родов Германии была щуплая фигурка и остроносая незначительная физиономия, одна из тех физиономий, которые никогда и никому не запоминаются. Но в манерах и осанке посетителя чувствовалось - он не забыл, что его славный и доблестный предок Петр Эрнст II, более известный под именем Эрнст Мансфельдский, по свидетельству восхищенных историков, умер в походе, как и положено великому воину, стоя, в полном боевом снаряжении, опираясь на плечи верных оруженосцев. Судя по всему, Мансфельд-Полевой был готов, в случае необходимости, понятно, повторить этот исторический подвиг здесь, в генерал-губернаторском доме, ставшем логовом московских большевиков. Но в кабинете председателя Комиссии, человека веселого и добродушного, царила настолько домашняя атмосфера, что умирать - ни стоя, ни сидя - особой необходимости не было. Поэтому, расположившись в удобном кресле (в Петровском дворце реквизировали или в Александровском?), Мансфельд, преодолев минутное замешательство, даже позволил себе ослабить тугой узел галстука.

- Мне не хотелось бы злоупотреблять вашим терпением, но я все-таки позволю себе отнять у вас несколько минут, тем более что предложение, которое я уполномочен сделать, видимо, вас заинтересует.

- Я весь внимание, - сказал председатель Комиссии.

- Мы вчера вместе с Николаем Николаевичем, - назвал Мансфельд по имени и отчеству бывшего командира лейб-гвардии конного полка князя Одоевского-Маслова, который перед революцией возглавлял Московское дворцовое управление, - были в гостях у Алексея Викуловича Морозова. Вы, конечно, знаете Алексея Викуловича?

Да, председатель Комиссии хорошо знал текстильного фабриканта и миллионера Морозова, особняк которого украшали четыре великолепных панно Врубеля, картины Репина, Левитана, Серова, Крымова, Сомова и более ста первосортных полотен иностранных художников. Морозов располагал обширными коллекциями икон XIV XVII веков, старого русского серебра, миниатюр и лучшим в Москве собранием русского фарфора - Императорского завода, гарднеровского, поповского, тереховского, киселевского, миклашевского.

- На Алексея Викуловича произвело гнетущее впечатление ограбление Патриаршей ризницы, - продолжал Мансфельд-Полевой. - Он опасается, что подобное же может произойти и с его особняком. Для русской культуры было бы трагедией, если бы бесценные сокровища Морозова оказались в руках уголовников. Вы согласны со мной?

Что ж, в этом вопросе у председателя Комиссии не было никаких разногласий с бывшим чиновником дворцового управления. Действительно, собрания Морозова представляли значительную художественную ценность. Но Комиссия не всесильна, а обстановка в городе оставляет желать лучшего.

- Вы знаете положение в Москва не хуже меня. К сожалению, мы сейчас не имеем возможности гарантировать охрану частных коллекций.

- Алексей Викулович на это и не рассчитывает, - брякнул несуществующей рыцарской шпорой Мансфельд, и его незначительная физиономия сразу же приобрела поразительное сходство с портретом его доблестного предка.

- На что же он тогда рассчитывает, позвольте полюбопытствовать?

Мансфельд помолчал, словно собираясь с мыслями, и спросил:

- Если бы собрания господина Морозова стали собственностью новой власти, вы бы обеспечили их сохранность?

- Надеюсь. Во всяком случае мы бы приложили к этому все свои силы.

- Алексей Викулович, - торжественно сказал Мансфельд, - просил передать вам, что он готов подарить Советской власти все свои собрания.

- Щедрый дар. Но что он хочет взамен? - спросил председатель Комиссии, который всегда и во всем был реалистом.

- Очень немногого.

- А все же?

- Алексей Викулович хочет лишь получить на свой особняк охранную грамоту и рассчитывает, что его назначат пожизненным хранителем собранных им коллекций. Согласитесь, что это не так уж много за художественные ценности стоимостью в несколько миллионов рублей.

- Согласен, - весело сказал председатель Комиссии. - Передайте господину Морозову, что его условия нас устраивают. Советская власть с благодарностью готова принять его дар. Завтра наши товарищи из Комиссии ознакомятся на месте с коллекциями, и мы выпишем ему охранную грамоту. Что же касается жалованья пожизненного хранителя, то, боюсь, что господин Морозов на многое рассчитывать не сможет...

- Это не существенно. Пока Алексей Викулович вполне может сам себя прокормить.

- Это меня радует, - сказал председатель Комиссии.

В охранной грамоте, которую вскоре получил Морозов, было написано:

"Сим удостоверяется, что дом гражданина Российской Советской Федеративной Социалистической Республики А. В. Морозова вместе со всеми находящимися в нем произведениями искусств, переданными вышеуказанным гражданином в дар Советской власти, состоит под особой охраной Московской комиссии по охране памятников искусства и старины Московского Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов.

Означенный дом никаким уплотнениям и реквизициям не подлежит, равно как и имеющиеся в нем предметы не могут быть изъяты без ведома и согласия Московской комиссии по охране памятников искусства и старины".

Вслед за Алексеем Морозовым в Московский Совдеп в сопровождении все того же Мансфельда-Полевого пришли Дмитрий Иванович Щукин, владелец великолепной пинакотеки, в которой были Ватто, Буше, Лоуренс, Рейсдаль, Брейгель, Гойен, Терборх, Кранах; Илья Семенович Остроухов, чей особняк в Трубниковском переулке украшали холсты и рисунки Репина, Сурикова, Брюллова, Венецианова, Левицкого и Кипренского; известные ценители импрессионистов и постимпрессионистов Иван Абрамович Морозов и Сергей Иванович Щукин, в чьих особняках на Пречистенке и в Большом Знаменском переулке хранились лучшие в Европе собрания картин Ван Гога, Сезанна, Матисса, Гогена, Ренуара, Моне, Дега, Писсарро, Сислея и Пикассо.