Страница 24 из 57
Зато гулякам, кутилам, "золотой" молодежи было раздолье. Они приезжали в роскошных экипажах, на собственных фаэтонах прямо из казино и увеселительных заведений, чтобы полюбоваться экзотическим зрелищем.
Вскоре землянки, лачуги, ветхие строения, где обитали рабочие, исчезли с лица земли. Рухнули заборы, повалились ограды. Черным нефтяным туманом заволокло Баку и полил нефтяной дождь".
Этот случай произошел на одном из промыслов Биби-Эйбата, и почти одновременно забили два сильных фонтана в Сабунчах и Балаханах. Вот как описывает свои впечатления некий проезжий, случайно оказавшийся в эти дни в городе: "Я очутился в странном, удивительном мире: от сильного шума, нестерпимого гула едва не лопались барабанные перепонки. Люди вокруг кричат, жестикулируют. Их никто не слышит, да и они ни от кого не ждут ответа. Черный булыжник мостовой словно стонет и корчится под огромными колесами тяжелых повозок. С грохотом проносятся двухколесные пролетки. Длинной вереницей выстраиваются арбы, перевозящие нефть, возчики ругаются и понукают друг друга. То и дело раздается свист кнута: то аробщик срывает злость на бедных лошадях.
Все вокруг одето в траур: черны лошади, черным-черны арбы, черна одежда людей, черны дома, окна, балконы, тротуары... В этом азиатском городе словно и другого цвета нет, кроме как черный.
Небо все плотнее окутывает черной пеленой, и вскоре начинает лить нефтяной дождь. Капли падают на лицо, на руки, затекают за воротник. Шляпа и верхняя одежда были густо перепачканы нефтью. Я извлек липкими пальцами носовой платок из кармана и принялся водить по глазам, по лбу, подбородку, вытирая черную клейкую массу. Платок в мгновение ока стал угольно-черным. А нефтяной дождь все усиливался. От непривычного запаха першило в горле, кружилась голова.
Прохожие, видя мое состояние и улыбаясь моей неопытности, удалялись, покачав головой. Я чуть было не упал и прислонился к стене. Кто-то взял меня под руку, отвел в близлежащий сквер и усадил на скамью...".
И подобное происходило в центре города, сравнительно далеко от промыслов! Представьте себе, что приходилось терпеть жителям селений, примыкающих к промыслам.
Биби-Эйбатская скважина, о которой рассказывал Шульгин, в течение всей первой недели выбрасывала до 20 тысяч тонн нефти в сутки.
Сотни людей обратились в суд, требуя, чтобы владелец скважины возместил нанесенный ущерб. Если бы судьи приняли решение о покрытии хотя бы одной десятой части убытков, нефтепромышленника и тогда ожидало бы банкротство. Он нанял трех адвокатов, которые запутывали и затягивали решение вопроса.
Дело наконец дошло до окружного суда. Положение людей, оставшихся без крова и без всяких средств к существованию, было столь ужасающим, что никто не посмел бы попрать их права. Судьи пытались лишь преуменьшить размеры убытков да оттянуть сроки платежей.
Владелец промысла метался, как затравленный зверь. Кроме того, ему везде отказали в деньгах и ссуде. Никто не дал ни гроша.
Однажды уборщица, войдя в контору, увидела, что хозяин болтается на веревке, подвешенной к потолку. Не вынеся позора банкротства, нефтепромышленник повесился. Видимо, это был единственный для него выход.
Этот фонтан снизил цену на нефть в четыре раза: с 50 копеек за пуд она упала до 12 копеек и ниже. Много мелких нефтепромышленников в те дни потерпели крах.
После самоубийства владельца злосчастного фонтана люди, потерпевшие убытки, и вовсе потеряли голову. С мертвеца-то какой же спрос? Наконец, на промысел нашелся покупатель. Им оказались братья Нобель, согласившиеся возместить одну десятую часть ущерба.
Работа на промыслах была опасной и тяжелой. Тяжелее всех приходилось бурильщикам, тартальщикам и рабочим, занятым чисткой нефтяных колодцев, амбаров и цистерн. Многочисленные болезни, профессиональные недуги и даже смерть постоянно кружили над их головой. Первые нефтяные колодцы рыли вручную - киркой и лопатой; глубина колодца составляла от пятнадцати до тридцати метров. Проходили годы - колодцы углублялись - пятьдесят, шестьдесят, семьдесят метров... Едкие испарения, нефтяные газы, пластовые воды, грязь затрудняли работу бурильщиков, которые к концу рабочего дня совсем выбивались из сил. Да и рабочий день на большинстве промыслов превышал предельно допустимые нормы (12, 14, а порой и 16 часов). По мере углубления колодца воздух становился еще более тяжелым, выход ядовитого газа увеличивался, подземные воды проникали в колодец и зачастую начиналось наводнение. При этом мог произойти обвал стен, и тогда людей засыпало землей. Если же скважина начинала фонтанировать, то нередко не находили и тел рабочих. Писатель Абдулла Шаиг в своем известном рассказе "Письмо не дошло" хорошо отобразил тяжелую жизнь, изнурительный труд и трагическую смерть нефтяников на одном из бакинских промыслов.
Некоторые хозяева нарочно не торопились поднимать рабочих со дна колодца, чтобы не платить им денег. Жизнь человека стоила дешево, и на многочисленные "несчастные случаи" никто не обращал внимания.
В начале 70-х годов на Апшероне вместо старых ручных колодцев появились буровые скважины, которые сооружали на два-три года и которые позволяли эксплуатировать нефтяные пласты на глубине 400-600 метров. При бурении часто случались аварии. Порой бурильный инструмент падал на дно шахты, и тогда приходилось надолго останавливать проходку, вызывать опытных мастеров с соседних участков, чтобы ликвидировать аварию. В дни простоя мастер и рабочие получали лишь половину заработной платы.
Инструменты и буровое оборудование на промыслах были примитивными, технология добычи несовершенна. Многое зависело от опыта и смекалки бурового мастера, его помощников, от их внутреннего чутья. Опытный бурильщик по звукам, доносящимся со дна скважины, по работе инструмента судил о глубине залегания и характере расположения нефтяного пласта.
Подрядчики, да и сами хозяева промыслов не особенно жаловали новую технику. Вообще не любили новшеств. Они считали всякие там "заморские" приборы - никчемными штуками, а геологическую науку - пустой тратой времени. Они привыкли во всем полагаться на мастера, ну и, конечно, на милосердие всевышнего. Рабочие на промыслах слепо верили в предрассудки и божественные "предзнаменования". В понедельник, например, они никогда не приступали к рытью нового колодца или скважины. Близко не подпускали к работе человека, у которого "тяжелая" нога. А тому, кто чихнет всего один раз, могло крепко влететь от товарищей...
Работа тартальщика, вычерпывающего нефть из колодца или скважины желонкой, была не менее тяжкой. В течение двенадцатичасового рабочего дня тартальщик не отдыхал ни секунды, опуская и поднимая желонку или длинное железное ведро в скважину. Желонку поднимали с помощью ручного ворота или лошадиной тяги. За час она совершала тридцать или сорок операций, каждый раз поднимая со дна скважины до 30 пудов нефти. На всю операцию отпускалось не более минуты-полторы. Работа тартальщика требовала большого внимания и сосредоточенности. Желонку следовало опускать на определенную глубину, иначе она могла зацепиться за трубы, укрепленные в стволе скважины, что весьма осложнит работу. В таких случаях тартальщик моментально лишался своего места. Поднимать желонку наверх тоже было делом нелегким. Опоздаешь на одну-две секунды, зазеваешься и, глядишь, желонка вместе с металлическим канатом заползла на барабан, который ее расплющивает в лепешку. Нередко, старый, истертый канат не выдерживал, обрывался, и это было еще страшнее, так как тяжеленная, в десятки пудов желонка, падала на дно скважины, провоцируя обвалы и аварии.
Ремни барабана также часто выходили из строя, рвались, а хозяин не торопился покупать новые. Приходилось тартальщику нашивать на брезентовые ремни заплаты, сшивать порванные концы. Работа на скважине останавливалась, и за время простоя тартальщик не получал ни копейки. Тартальщику платили всего 15-20, в редких случаях 25 рублей в месяц (да и то три-пять рублей высчитывали в качестве штрафа). Особенно нелегко приходилось тарталальщикам в ночную смену. Малейшая неосторожность, промедление могли привести к несчастью. От напряженного, монотонного труда тартальщики быстро старели, заболевали нервным истощением. Многие приобретали хронические болезни кожи, легких, глохли от постоянного шума и грохота на буровой. Промысла не охранялись надлежащим образом, и ночью на скважины совершали нападения нефтяные воры. Они связывали тартальщиков, избивали до потери сознания, а затем принимались крушить машины, снимать ремни, медные подшипники и прочее оборудование.