Казначей общака

Пятак отрицательно покачал головой:

– Он в другом монастыре, по соседству. Но до меня слушок дошел, будто он от дел отходит, богомазом прописался. Талант будто бы у него открылся. В последнее время его даже как-то и не трогают. Но если кто и может помешать, так это Святой. Он хранитель надежный. Я бы на твоем месте избавился от него сразу.

– Ясно… А что Барин?

– Барин хоть и правильный, но пожиже будет. Но за общаком присматривает. Едва ли не каждый месяц в монастырь наведывается. Все свечи ставит, видно, грешит много.

Дверь бесшумно отворилась, и в проеме показалась голова Коваля:

– Товарищ полковник, я уж беспокоиться начал. Как вы там?

– Все в порядке, Коваль. Закрой дверь. – И когда они вновь остались в одиночестве, полковник задал следующий вопрос: – Но, кроме наличности, должны же быть какие-то счета? Тебе о них что-нибудь известно?

– А ты, гражданин начальник, оказывается, большой хитрец. Ты бы меня сначала в хату приличную определил, жраниной бы путевой снабдил, водочкой бы угостил. Может быть, телку какую-нибудь сисястую подкинул бы, а потом бы и допрос продолжал. А то ведь мозги-то у меня с голодухи варить перестали. А уж как отдохнул бы я, то тебе много чего интересного рассказал бы. И как со счетов денежки поиметь, и про перстенек мой именной.

– Договорились. – Полковник снял со спинки стула китель. – Коваль! – На пороге мгновенно предстал двухметровый прапорщик. – Определи Пятака в четыреста вторую хату.

Коваль недоуменно посмотрел на полковника.

– Товарищ полковник… Глеб Иванович, но там же…

– Знаю, знаю…. Кажется, их там трое? Рассели по камерам, ничего страшного, не баре. Пусть поживут вместе со всеми и смрад тюремный понюхают. Холодильник поставь туда. Ну и заполни его чем-нибудь приличным, да про водку не позабудь. – Коваль продолжал стоять, хлопая глазами. – Ну чего застыл? Уводи этого сидельца.

Отношения между хозяином и заключенным теперь упростились неимоверно, и Пятак был рад этому. Если общение будет и дальше прогрессировать в таком же темпе, то уже через неделю они начнут хлопать друг друга по плечам в проявлении дружеских чувств.

– Все, выговорился как на духу. Теперь ты все знаешь, – сказал Пятак, стряхнув пепел прямо в стакан, из которого несколько минут назад пил коньяк. Вот уже несколько часов они сидели в кабинете Коврова и беседовали. В голове Пятака приятно гудело, а душу раздирал многошумный праздник. – Пойми, гражданин начальник, я на многое не претендую, но, кроме обещанной воли, мне бы хотелось иметь немного деньжат. Все-таки я их заслужил… А с твоими возможностями хапнуть общак – дело плевое.

Полковник посмотрел на стакан, испачканный пеплом, и спросил:

– Ладно… Сколько ты хочешь?

– Десять процентов будет в самый раз.

– А не много ли… для арестанта?

– Шутить изволишь, гражданин начальник. Ты же обещал. А потом, много денег никогда не бывает. И еще… если я вдруг неожиданно исчезну, на воле это может многим не понравиться, – уколол взглядом хозяина Пятак. – Они будут знать, с кого спросить.

– Ты уж прямо осерчал, – примирительно проговорил Глеб Иванович. – Будут тебе десять процентов. Денег, как ты говорил, там много, на всех хватит. Или, может, ты мне не доверяешь?

– Доверяю… Просто хочу внести некоторую ясность.

– Теперь о главном. Побег твой состоится завтра. Коваль принесет тебе в камеру форму, переоденешься в нее. Свои шмотки сунешь в сумку и оставишь ее в камере. Потом твои вещички заберут. С Ковалем ты выйдешь во двор, сядешь в фургон, который он тебе покажет. Машина проверяться не будет. Тебя высадят за кольцевой дорогой. Мы же с тобой встречаемся, как договаривались, через неделю ровно в восемь вечера. Место ты помнишь… Я постараюсь выправить тебе кое-какие ксивы. Ну лады… Выспись как следует, попей водочки. Коваль тебе еще принес… В общем, будь как огурчик. Коваль! – крикнул Глеб Иванович. И когда на пороге появилась внушительная фигура прапорщика, Ковров привычно распорядился: – Проводи Пятака в четыреста вторую.

– Есть, – охотно отозвался детина. – Пойдем, чего застыл? Нагостился!

Пятак шел по длинному коридору, который успел изучить до последней трещинки. И от нечего делать считал шаги. До его хаты их было ровно триста двадцать. На стене кто-то нарисовал голую бабу со всеми анатомическими подробностями. Художественное дарование в рисунке присутствует налицо. Что ни говори, а зэки талантливый народ, бывает, так вылепят из хлебного мякиша пистолет, что от настоящего ствола не отличишь.

На двести восьмом шаге Коваль приказал остановиться. Оно и понятно – впереди железная решетка, разделяющая коридор на две ровные секции. Но неожиданно прапорщик приказал повернуться. Пятак недоуменно обернулся и увидел направленный в лицо ствол пистолета. Последнее, что он увидел в своей жизни, – пучок яркого пламени, брызнувшего из ствола. Он опрокинулся на разделительную решетку, и она гремуче вздрогнула, чуть прогнувшись.

Коваль приблизился.

В центре лба заключенного зияло небольшое отверстие, из которого несильно сочилась кровь. Прапорщик снял правый ботинок покойного, отодрал стельку и вытряхнул крупный перстень. Секунду он любовался преломившимися в камнях лучами, а потом небрежно опустил перстень в карман. После чего вытащил из кармана револьвер и вложил его в руку убитого.

Загромыхали металлом перегородки, и коридор наполнился торопливым топотом.

– Коваль, что случилось? – подскочил со спины дежурный по этажу, упитанный краснощекий верзила.

– Пушку на меня наставил, – бесстрастно доложил прапорщик, – пришлось его уделать.

– А ствол-то у него откуда взялся? – недоуменно заморгал дежурный. – Не из кишки ведь вытащил?

– А хрен его знает?! – пожал плечами Коваль.

– Будет теперь разбирательство, – озадаченно почесал затылок толстяк. – Ты-то сам как? – поинтересовался он участливо.

– Я-то что, – махнул рукой Коваль, – не меня ведь убило.

– Тоже верно, – охотно согласился дежурный.

Рядом стояли еще трое надзирателей. Дело обыкновенное, подумаешь, зэка грохнули, – закопать, да позабыть. Один достал початую пачку сигарет и ненавязчиво принялся угощать приятелей.

– Хозяину-то кто доложит – ты или я? – поинтересовался дежурный по этажу.

– Давай лучше я, – уныло вздохнул Коваль, – все-таки я стрелял.

– Ну как знаешь, – с заметным облегчением проговорил толстяк.

Глава 2

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

Самое главное в писании икон – это достоверно передать лики святых. Иконопись – ремесло очень непростое, и допускаются к нему только избранные, люди, отмеченные божьей печатью. Одно дело – выводить хитоны, где достаточно всего лишь одного мастерства, и совсем иное – одухотворенная плоть. Без молитвы тут не обойтись, а кроме того, важно душевное просветление. Оно же достигается только долгим постом и чистыми помыслами.

Отец Герасим тонкой кисточкой добавил морщину на лбу, и Спас Нерукотворный чуток посуровел и теперь смотрел с такой строгостью, будто хотел вывернуть душу наизнанку. Странное дело – даже при самом скрупулезном соблюдении всех канонов лики святых выглядели всякий раз по-иному. Не то чтобы они не были похожи на себя прежних, просто в их облике появлялись какие-то дополнительные черточки, возможно, незаметные для неискушенного зрителя, но очевидные для богомаза.

Монах отстранился и критически осмотрел сотворенное. Редко он оставался доволен написанным, но сейчас как раз был тот самый случай. Икона удалась, и он отчетливо осознал, что это лучшая его работа за последние три года.

Трудно было сказать, что поспособствовало удаче – справно заготовленные доски, особый состав красок, замешанных на охре, очистительные молитвы с изнуряющим постом, – или, может быть, все это вместе. Но икона получилась именно такой, какой он желал ее видеть – просветленной, с божьей отметиной на челе.

Труд был завершен, закончился и пост. Сегодняшним вечером иконописец решил порадовать себя небольшим куском семги, а после причастия выпить стакан кагора.