Казначей общака

Сейчас его удел – это рыба. Желательно красная, которая во множестве водится в северных озерах.

В этот раз отец Герасим заготовил хорошие блесны. Он мечтал о спиннинге, оснащенном по последнему слову рыбацкой моды, с которым не стыдно выйти даже на Женевское озеро, но вместо этого использовал всего лишь консервную банку с загнутыми резаными краями, чтобы ненароком не рассечь ладони до крови. К банке прилажена леска, на конце которой блесна. Обыкновенное пещерное орудие, но очень эффективное – блесна выбрасывается, и леска, сматываясь с консервной банки, падает в воду. Для монаха лучшего не придумаешь, а чернец, сжимающий современный спиннинг, – зрелище ядовитое.

От монастыря отец Герасим отошел недалеко, его привлекло небольшое проточное озеро, где он накануне усмотрел плещущихся хариусов. Гонялись друг за дружкой удалыми пострельцами, накликивая на свои грешные души немалую беду.

Погода была теплой, безветренной. Если бы не духовный сан, снял бы с себя тяжелую рясу да, задрав живот, побаловал бы тело солнечной ванной. Однако ж не положено.

Водяная гладь ровная, без признаков жизни, и только самый отчаянный фантазер мог предположить, что в многометровой толще может прятаться какая-то жизнь. Отец Герасим был как раз из того самого неисправимого племени.

Достав снасть, он наладил ее и с силой швырнул блесну в озеро. Бросок получился удачный: блесна, сверкнув золотой искрой, с тихим плеском ударилась о прозрачную поверхность и весело ушла на глубину.

Через секунду леска дернулась, но, несмотря на ожидание, все получилось внезапно. Отец Герасим не сомневался в том, что первая рыбина будет обязательно крупнее остальных. У рыб существовало что-то вроде субординации, и те, что помельче, пропускали к кормежке сначала крупные экземпляры.

Хариус был прекрасен – настоящая акула проточных вод. Расправив плавники, рыбина неохотно тянулась к берегу, а когда до каменистой отмели осталось всего лишь каких-то метра полтора, она сполна проявила свой характер – попыталась свернуть в сторону. Проявив изрядное мастерство, отец Герасим не без удовольствия выдернул рыбу из воды. Он представил довольное лицо игумена, когда тот в строгий пост примется поглощать приправленную терпкими специями малосолку. Зрелище завидное – лицо старого игумена при этом светится так, как будто бы он держит на дряблых коленях вошедшую в сок молодку. Отругав себя за грешные мысли, отец Герасим в очередной раз швырнул блесну. В этот раз рыба попалась размером меньше, не удалась. Ну да ладно, ее можно засушить, тоже неплохо.

Блесну хариус захватывал без светских приличий – жадно и яростно. И поэтому крючок приходилось доставать из желудка рыбы, безжалостно разрывая ей внутренности цепким и острым жалом. Отец Герасим искренне читал молитву, понимая, какие мучения своими жесткими действиями доставляет пойманной рыбе.

Монах бросил очередную рыбу в общую кучу уже застывших с открытыми ртами хариусов, когда вдруг увидел, как с колокольни монастыря взлетела сигнальная ракета. Взобравшись на самый свод, она сыпанула зелеными брызгами во все стороны. И только после этого до него долетел негромкий хлопок, значительно приглушенный расстоянием.

Герасим в недоумении застыл, наблюдая за тем, как одна за другой гаснут зеленые искры, оставляя в атмосфере белесые следы дыма. Странное, однако, дело, прежде он никогда не замечал за монахами пристрастия к пиротехнике. И следом, азартно штурмуя высоту, выпустив белый шлейф, показалась еще одна ракета – на сей раз красная. Герасим понял, что в монастыре случилось нечто такое, что не укладывалось в обычные рамки размеренной монашеской жизни. Сложив улов в пакет, он заторопился в обратную дорогу.

Глава 6

КОЩУН В МОНАСТЫРЕ

Еще раз толкнув дверь, Костыль убедился, что она закрыта надежно, по всей видимости, на крепкую щеколду. Чувствовалось, что гостей здесь не ждут, и вообще, похоже, они тут не в чести. Оно и понятно – монастырь живет по своему уставу и пришлых не очень-то приваживают, дабы не вводить чернецов в искушение.

– Может, не слышат? Постучаться нужно, – нетерпеливо посоветовал Резаный.

Помедлив, Паша Фомичев ухватился за металлическое кольцо, прикрепленное к двери, и негромко постучал.

Затаился монастырь, будто ожидал дурного, а потом небольшое окошечко приоткрылось, и в нем показалась благообразная физиономия с темно-русой бородой, в самой середине которой обнаруживались редкие белые пропалины. Глаза у монаха были спокойные, чуть печальные, именно такие очи любят писать богомазы на своих иконах.

– Что вам надо, добрые люди?

Не вопрос, а сплошное смирение. И только прислушавшись, можно было уловить раздраженные нотки.

– Отец, мы геологи, – начал Паша Фомичев необычайно бодро, – маршрут у нас мимо вашего монастыря проходит. Точку тут неподалеку ставили. Под дождь попали, – виновато показал он на свои ноги, – хотелось бы немного отогреться, отец.

В глазах монаха ничего не отразилось – одна безмятежность. Пауза показалась утомительной, где-то даже настораживающей, а потом сдержанный монашеский басок ненавязчиво заметил:

– Где же вы дождь-то нашли, господа хорошие? Гляньте-ка на небо, на нем уже трое суток тучек не было.

Паша Фомичев смущенно улыбнулся:

– Здесь нет, а там… – неопределенно махнул он на север, – уже в пяти километрах хлестал как оглашенный…

– Пожалте, господа, – шаркнула по металлу задвижка, и дверь, тяжелая, обитая кованым железом, на удивление мягко отворилась. – Правда, у нас тут не гостиница, развлечений не обещаю, но отогреться и обсушиться можете. А если голодны, можем и краюху хлеба с молоком подать. А иного у нас не заведено, да и не надобно нам…

– И на том спасибо, отец, – перешагнул порог Костыль, поглядывая по сторонам.

Следом, брякнув прикладом карабина о косяк, вошел на монастырский двор Артур Резаный.

Брови монаха переломились в дугу, и он, не повышая голоса, лишь добавив к нему еще одну, неслышную прежде нотку – сердитую, чуть с укоризной, – проговорил:

– Только бы вы, добрые люди, ружьишко-то свое оставили. Все-таки в храм божий заходите, а он не переносит чертового дыхания.

– Не ружье это, отец, а самый настоящий карабин, – бодро отозвался Резаный. – Зря волнуешься, в нем ведь и патронов-то нет. А потом, где же мы его оставим, за стенами монастыря, что ли? У калиточки у самой? А если его кто-нибудь подберет? Неприятность для нас большая может выйти. И потом, для чего нам карабин-то дается? Чтобы карты охранять секретные, – внушительно постучал он по груди, где, по его разумению, в широких карманах должны были прятаться документы. – За них ведь особый спрос. Места здесь неспокойные, сам знаешь, беглый люд встречается, вот и воспользоваться могут. Так что карабин я никак не оставлю.

– Дело ваше, – не без труда согласился старик, – а только мы ведь покой любим, люди добрые, вы бы не очень шумели.

– Не беспокойся, отец, – убежденно заверил его Костыль и зашагал следом за монахом, – все будет в полном порядке. Я у тебя вот что хотел спросить, здесь у вас один монах проживает, один мой хороший знакомый, отец Герасим. Не знаешь, как его найти?

Монах остановился и с любопытством посмотрел на Фомичева.

– Отчего же не знать, знаю! Только для какой надобности он вам сдался?

Лицо Костыля растянулось в простоватой улыбке. Его невозможно было заподозрить в чем-то крамольном.

– Мы, отец, по личному делу.

Выражение лица у монаха оставалось прежним. Глаза неподвижные, большие, чуть ввалившиеся, вот только искорка, прятавшаяся в зрачке, неожиданно вспыхнула интересом.

– Здесь нет личных дел, – и через паузу добавил, скользнув по рукам Костыля, черным от многочисленных наколок, – добрые люди. Здесь все дела божьи.

Старик не торопился вести гостей дальше и застыл в центре двора неприкаянным перстом, с высоты своего роста посматривая на Костыля. Его невозможно было ни обойти, ни перешагнуть – очевидно, старик знал об этом, если только не опрокинуть его навзничь и не зашагать по бездыханному телу.