Расплата

Сидор подошел вплотную:

- Клашка, уходи в дом, добром говорю. Мы с бабами не воюем, а плетей всыплю!

- Звери, звери! Бандиты! - в исступлении кричала она, тиская в объятиях Паньку.

Сидор полоснул ее плетью по спине, рванул за руку. Она бросилась было за Панькой, но Сидор преградил ей дорогу, угрожающе выставив револьвер.

Кланя увидела, как упирающегося Паньку бьют в спину прикладом, и замертво упала на землю у ног Сидора.

2

Утром, исполосованный плетьми, Панька шагал к своей могиле...

Сидор не пожелал сам пачкать об него руки. Отдал падовскому уголовнику - Псёнку.

Странное чувство владело Панькой, словно все было во сне. А зачем в руке лопата? Ах да! Его заставят рыть себе могилу... Жнивье больно накалывает босые ноги - нет, это не сон!

И все равно Панька не верит, что вот сейчас в такой теплый осенний день он умрет, что не увидит больше ни Клани, ни сына.

Он шагал быстро, сам не зная, для чего: то ли надеялся, что отстанут от него эти падовские бандиты, то ли хотел, чтобы скорее все кончилось...

- Не торопись, куманек, пуля все равно догонит, - с издевкой сказал Ванька Псёнок, поправив на плече обрез. - Сенька, пхни его прикладом в зад, что он, оглох, что л?

Сенька, худенький, длиннолицый блондин, ровесник Паньки, неуверенно толкнул прикладом в спину - чувствовалось, что впервые идет на такое дело.

"Может, дать деру? - мелькнуло в голове. - Пусть пуля догонит и убьет сразу..." Но надежда на какое-то невероятное спасение сильнее отчаяния. На что надеялся Панька - сам не знал. Просто очень хотел жить, - любовь Клани и рождение сына взметнули в нем столько сил и энергии!

Только бы жить...

- Ну, стой, хватит, - небрежно сказал Псёнок.

Панька остановился.

- Торопиться некуда, - продолжал Псёнок. - Полюбуемся, как ты себе могилу копать станешь. Так дядя Сидор велел. Пусть, грит, копает, меня вспоминает, слезьми обливается и за отца прощения просит. А тогда, грит, и убивайте, как вам захочется.

У Паньки вдруг страшная тоска засосала под ложечкой. Он окинул взглядом поле - ничего уже не случится, никто ему на помощь не спешит, да и никто не знает, в какое дурацкое положение он попал и как глупо должен погибнуть.

Панька расслабленно оперся на лопату и покосился на Псёнка. Тот оскалил свои гнилые, прокуренные зубы:

- Что? Ослаб? Тошно от моих слов стало? Не то еще будет... Я умею шабашить! Читай молитву, коль не забыл. - Он вынул кисет, стал свертывать цигарку.

Панька никогда не видел более ненавистного лица. Он опустил глаза и увидел вмятые в землю острием лопаты короткие стебельки ржаной соломы...

Мысль работала лихорадочно быстро... Лопата!.. Это же оружие! Убить хоть одного ненавистного Псёнка! Я вам, гады, легко не дамся!

Панька, не поднимая головы, удобнее взял черенок лопаты.

Послышались удары о кремень - Псёнок высекал огонь.

В безумном порыве борьбы за жизнь Панька взмахнул лопатой и с диким криком рубанул железным острием по голове Псёнка. Все это произошло в одно мгновение. Сенька с испуга выстрелил мимо и, увидев, как рухнул на землю окровавленный Псёнок, а Панька занес уже лопату над ним, метнулся в сторону и бросился бежать.

Панька вытащил из-под убитого обрез, выстрелил в Сеньку, но промазал. Он весь трясся, словно в лихорадке, хотя мысль работала четко. Без упора не попасть. Он упал на живот возле тела Псёнка, положил на нега обрез и снова выстрелил.

Сенька схватился за плечо, осел на землю.

До крови исколов жнивьем свои ноги, Панька подбежал к Сеньке.

- Не убивай, Паня, милый, добрый, век буду за тебя молиться. Ты и так ранил меня... Возьми с меня все, только не убивай. Насильно меня Псёнок... не хотел я. Возьми меня с собой, куда ты, туда и я...

- А не подведешь, гад?

- Богом и матерью клянусь. - Сенька перекрестился.

Панька разрядил Сенькин обрез, швырнул его далеко в сторону.

- Счастье твое, что руки у меня от злости тряслись, легкой царапиной отделался, а то бы припечатал к поминанию. Вставай, пошли.

К вечеру бандиты нашли труп Псёнка.

Взбешенный Сидор бросился к дому Аграфены.

- Панька забегал сюда? - брызгая слюной, закричал он на Аграфену, кутающую в пеленки внука.

- Когда? - с радостным предчувствием спросила она. - Отпустили, что ли?

- Я вам отпущу, паразиты беспортошные! На краю света сыщу беглецов! Говори, паскуда, куда он мог убежать? - подступил он к ней, взмахнув нагайкой. - В каком селе родичи? Ну?

- У нас во всех селах родичи, не как у тебя! - ответила Аграфена.

- На тебе, корова, родичей! - хлестнул ее Сидор нагайкой по плечу. Говори, куда Клашку спрятала? Ее заложницей возьмем!

- Ты чего с бабой-то воюешь, слюнтяй, - вдруг отпихнула она его от себя так сильно, что Сидор чуть не упал.

- А-а, краснюки проклятые! - взревел Сидор. - Дьявольское племя! Еще драться со мной?! - Он выстрелил в нее из нагана, кинулся к ребенку.

Аграфена не упала. Медленно развернулась, опустив руку, нащупала донце, взмахнула, но ударить не успела, - двое бандитов, сопровождающих Сидора, в упор выстрелили в нее из обрезов.

Сидор, обезумев от страха и мести, выпустил в плачущего ребенка все оставшиеся в нагане пули и диким голосом крикнул своим спутникам:

- За-па-ливай! Жги проклятых!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Двадцать восьмого сентября Василий Ревякин был вызван к председателю Губисполкома.

Убеленный сединами большевик Александр Григорьевич Шлихтер разговаривал с кем-то по телефону. Жестом пригласил Василия сесть.

- Да, вот Ревякин уже явился. Чекисты пунктуальны. Жду вас. - Он повесил трубку и усталыми глазами стал изучать лицо Василия.

- Партия поручает вам, товарищ Ревякин, особо важное задание. Вот телеграмма Владимира Ильича Ленина. Прочтите.

Василий взял телеграмму, подписанную Лениным.

"Ввиду создавшегося катастрофического положения поступлением хлеба, наличность запасов на Западном фронте - два, Москве и Петрограде - один день, приказываю напряжением всех сил, использованием всех средств губернии, не позднее первого октября фактически загрузить, отправить Москву адрес наркомпрода поименованных отправок два маршрута с хлебом, тридцать пять вагонов каждый с специальными проводниками... No 198.