Расплата

До тех пор, пока враг не разбит окончательно, пока рабочие не приступят к спокойной работе на фабриках и заводах, а крестьяне на полях, до тех пор мы многого и крестьянину и рабочему дать не можем. Не может же Калинин высосать из пальца мануфактуру для крестьян, не может выжать из пальца хлеб для рабочих. Огромный процент полей не обрабатывается, огромное количество фабрик и заводов стоит.

Новгородская губерния всю солому поела, но выдержала. Рабочие и крестьяне выдержат. Деникин и Колчак думают, что они своим опытом и знаниями победят нас, но они глубоко заблуждаются. Мы мужицкой настойчивостью возьмем верх!

Я не принадлежу к мечтателям, - мечтателя-крестьянина нет. И все же я уверен, что деникинские банды будут разбиты, мы победим. Эту уверенность мне дают факты; когда в губерниях появлялся Деникин, то все сразу вставали за советскую власть - дезертиров как не бывало!

Я думаю, что европейские умники Клемансо, Ллойд-Джордж, Вильсон, которые давно могилу вырыли большевикам, - а большевиками они считают весь русский народ, - я думаю, что они ошиблись, копая эту могилу. Сами в нее попадут!

- Товарищ Калинин! - крикнул богатырским голосом рыжеватый дезертир в порванной шинели. - Берите нас на фронт! Поработали честно, осознали! Воевать будем как львы!

- И меня возьмите!

- И меня!

Как по команде, один за другим вставали с земли и уверенно говорили:

- И меня!

Перед Калининым уже стоял строй готовых в бой красноармейцев.

- Товарищ Чичканов, - взволнованно и торжественно заговорил Калинин, - я верю этим людям. Как только закончат дорогу - пошлите их на фронт.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Ефим Олесин выполнял теперь в коммуне обязанности конюха. Он словно переродился. Требовательный хозяин проснулся в нем. Он не прощал никому оплошности в обращении со сбруей, с лошадьми. Читал нотации, пересыпая их бранью и своими прибаутками, которые - странно! - звучали теперь не как балагурство, а как мудрость опытного, серьезного человека.

Когда Василий пришел в конюшню за Корноухим, Ефим в упор осмотрел зятя и строго сказал:

- Коня не запали! За красотками гоняться - любова скакуна запалишь. А красоток в городе как щук в реке. Всех не переловишь.

Василий ничего не ответил и с места взял в галоп.

К Ефиму подошел Захар. Они, не сговариваясь, сели на бревно у конюшни. Захар протянул кисет.

- Нешто и вправду подымить с горя? - сказал Ефим, почесав затылок. Давай подымлю.

Кое-как свернул цигарку, прикурил, закашлялся, бросил ее и затоптал лаптем.

- Нет, не впрок мне.

- Уехал Васятка? - спросил Захар.

- Уехал, язви его корень.

Помолчали.

- Вот они как, по-новому-то, - неопределенно сказал Захар, вызывая на разговор Ефима.

- А как же ты хотел? - зло ответил тот. - В одном селе хороша, в другом еще лучше, а в городе - и подавно. Мы с тобой век прожили в Кривуше, нигде не бывали. Мне, примерно, лучше моей Авдотьи никто не встречался. А теперь на поездах за юбками гоняются. Тьфу!

- Да-а, - протянул Захар с тяжелым вздохом. - Неужели не опомнится Васятка? - И заискивающе посмотрел в глаза Ефима. Тот погладил свою реденькую бороденку и неопределенно пожал плечами.

2

Вечерняя заря еще догорала багровой полоской, а по небу уже плыла кособокая луна, не отставая от всадника. Тихий шелест ржи крался где-то совсем рядом.

Василий не подгонял Корноухого, тот сам торопился в знакомый хлев, где маленькие проворные руки молодой хозяйки будут щедро подсыпать овес и ласково трепать его длинную гриву.

Вот и поворот на проселок... Корноухий хорошо помнит эту узкую, заросшую дорожку, которая скоро сбежит вниз и упрется в плетень.

Василий придержал коня, вынул кисет, закурил.

Корноухий начал осторожно спускаться под гору. На серебристом фоне пруда черным силуэтом вырисовывался высокий тополь. Хутора пока не видно - он словно утонул в пруду...

Василий привык к этому зрелищу. Сейчас неожиданно дорогу преградит плетень, и тогда будет виден весь хутор. Но Василию нужен только амбар за плетнем, где на сеновале ждет его Соня.

Соскочил на землю, привязал повод к плетню. Тихо перелез. У двери амбара громко кашлянул.

- Кто это? - испуганный спросонок голос Сони.

- Это я... Вася.

- Напугал-то, милый. - За стеной захрустело и зашуршало сено. - Я сейчас... сейчас.

И влажные горячие губы торопливо впились в его колючую щеку...

Корноухий долго ждал хозяина, мирно пощипывая траву, но не выдержал и дал о себе знать тихим ржанием.

- Ты что же бросил его у плетня? - Соня оттолкнула Василия. Ступай, отведи к Зорьке и дай обоим овса. Там ведро стоит.

Василий уже в который раз почувствовал над собой обворожительную власть этой непонятной женщины и кинулся исполнять приказание.

А вернулся притихший, молчаливый.

- Ты что же Корноухого не завел к Зорьке?

Василий умоляюще взял ее за руку.

- Ты что молчишь?

Василий не ответил. Только мял и мял ее руку в своей.

- Ну, говори же, что ты в молчанки играешь? А-а... так, так. Приехал прощаться? Да? Успокойся, никуда я тебя не отпущу. Я тебя от смерти спасла, - значит, ты мой! Мой! Мой! Слышишь? - И снова горячие руки обвили шею Василия, и снова задохнулся он от ее горячих ласк.

Но вдруг она притихла, задумалась, кусая сухую травинку. Набрала полную горсть его кудрей, долго теребила, гладила.

- Да... так вот и бывает: спишь, спишь, а просыпаться надо. Не хочешь, а надо. Кончился сон. - Она привстала, отодвинулась. - Только ты не переживай. Сохнуть не буду! - И вдруг залилась веселым смехом. - На кой ты мне леший сдался, женатик! Что я, не найду себе утешителя-отраду? Свистну только!

Василий схватил ее за руку:

- Прости, дорогая, прости! Ну что я могу сделать?

- И это все, что можешь выговорить? - холодно-спокойно сказала она, освобождаясь из его рук. - Зря стараешься! Мог бы до конца в молчанки играть. Я не поп - грехов не отпускаю. Сама грешить люблю и ни у кого прощения просить не стану. - Злыми, быстрыми движениями натянула юбку, накинула кофту и сползла с сеновала. - Пойдем, дорогой гостек, в дом. Угощу на дорожку, умаялся небось... А то и жена не признает! Да и посмотрим на свету друг дружке в глаза. Надолго вить прощаемся навсегда!