Расплата

- Грак, иди подкрепись, - потешались над ним бабы. - Соску иди пососи, припасла для тебя!

- Ох и тяжел, бабы, новый хлеб! Ни в жисть такого не таскал, незлобиво ответил Грак, вернувшись за вторым мешком.

- Это тебе с перепугу показалось, - съязвила грудастая баба. Наверное, продотряд увидел и животом ослаб.

- А вон они и вправду едут! Васька Ревякин со своей босотой.

- Тащи, Грак, скорей, а то отберут.

- Тоже, видать, на мельницу... Гляди, без очереди норовят.

- А то как же! Так их и пустили!

Соня оглянулась, увидела Василия, шагающего рядом с первой подводой. Рука потянулась к платку, чтобы поправить прическу, сердце бешено заколотилось.

Грак посмотрел на обоз и хихикнул:

- Да это наш Васюха, хлеба краюха! Какой же от Него страх! Пусть кулаки трясутся, он на них зол, а я к нему скоро в армию запишусь! - И побежал со вторым мешком к весам.

- Продотряд не собирается уходить? - спросил кто-то.

- Незаметно. Нового хлебца много, весь на учет ставют.

- Весь заберут, - отрешенно покачал головой седовласый старик.

Василий подошел к мужикам, поздоровался, прикурил.

- Ты, Василий Захаров, говорят, совсем закомиссарился, - грубовато сказала та же грудастая баба, что пугала Грака продотрядом.

- Здравствуй, тетя Уля, - вежливо ответил Василий, окинув взглядом всех женщин. Глаза его искали кого-то в толпе.

- Гля, гля, девки, - заворковала тетка Уля, - он еще не совсем закомиссарился. Ишь как на вас глаза пялит! Выбирает, знать.

Василий заметил Соню, но не показал виду. Шагнул к весам, где стоял австриец Пауль с мужиками:

- Как идут дела?

- Корошо, очень корошо! Вас, Ревякин, сейчас прикажете? подобострастно спросил Пауль.

Василий оглядел выжидающие лица мужиков и громко, чтоб перекрыть шум жерновов, ответил:

- В общий черед станем.

Мужики довольно крякнули, отозвали Василия к возам, угостили новым самосадом.

Когда Сонина тетка тронула свою лошадь вслед за светлоозерскими мужиками, Соня спрыгнула с телеги, быстро подошла к Василию. Ее решительный, требовательный взгляд удивил его.

- Здравствуй, Соня...

- Здравствуй, Вася, - и молча смотрит не отрываясь, будто ласкает его лицо ресницами.

- От Клани новость какая?

- Нет, - усмехнулась она, - так, подошла поглядеть на тебя.

Потом нехотя отвернулась и пошла за подводой.

Насмотрелась и ушла. Больше не оглянулась ни разу. Зачем подходила? Что выискивала на его лице? Что хотела сказать и не сказала? А может, сказала, да не расслышал, не понял?

Василий смотрел ей вслед, пока не скрылась из виду, а когда скрылась, почувствовал себя так, будто она отняла у него что-то, взяла вот сейчас, здесь, не дотрагиваясь до него, взяла! Унесла с собой. И не будет теперь Василию покоя...

- Да... в такую красотку и влюбиться не грех, - положив руку на плечо Василия, сказал Андрей Филатов. - Только Маша твоя не хуже.

Василий сделал вид, что недослышал.

- Пойдем пока имение барское посмотрим, - сказал он. - Ведь власть мы с тобой как-никак. Может, тащат оттуда что. А нам коммуну тут создавать. - И первый зашагал от мельницы к усадьбе.

2

Недаром светлоозерцы говорят про Соню Елагину, что она пошла в мать.

Ее родительница - дворянка Глафира Алексеевна - была гордой, своенравной красавицей. Захватив своего мужа, помещика Бибикова, с горничной, она презрительно плюнула ему в лицо, напилась с горя коньяку и в ту же ночь выехала в Тамбов, к брату. Кучер Еремей, который за большое вознаграждение согласился ехать ночью, на середине пути уговорил барыню заночевать в хуторе - дорогу начинала затягивать метель. Продрогшую хмельную помещицу на руках внес в горницу высокий, сильный вдовец ставщик Макар Елагин.

Ночью, в пьяном угаре, Глафира Алексеевна с мстительной, горячей страстью отдалась Макару, а утром уехала, даже не подняв на него глаз. Еще тоскливее потянулись ямщицкие дни, уже и забыл Макар о чудаковатой барыньке, как нежданно-негаданно прискакал кучер Еремей.

- Барыня тебя кличет, Макар. Помирает она. Дочь у ей народилась... от тебя будто.

Всю дорогу Макар молча вздыхал и крестился. Потом, как во сне, брел по коридорам, сопровождаемый зловещим шепотом господ. Невидящими глазами смотрел на бледно-восковое лицо Глафиры Алексеевны.

- Макар, помираю... Волю свою... при батюшке... Твоя, Макар, дочь... Софьей назвала, фамилию твою записала. Поди с батюшкой к прислуге, возьми ее. Загубят ее тут, как меня загубили. Прощай, Макар, Береги дочку. Молись за меня.

Макар упал на колени, прижался губами к ее холодеющей руке и зарыдал.

- Не надо, Макар... Ты не виноват, прощай.

Поп положил руку на плечо Макара:

- Не мучь ее, раб божий. Простись и иди.

Макар опомнился у повозки, держа в руках укутанного в дорогое одеяльце ребенка. Еремей перекрестил Макара, усадил его поудобнее и погнал лошадей по грязным осенним улицам Тамбова.

Прощаясь с Макаром на хуторе, Еремей вынул из-за пазухи карточку, подал хлопочущему возле ребенка Макару:

- У барина украл. На грех пошел... Помни ее!

Макар спрятал карточку в сундук.

...Трудно, ох как трудно было бы Макару одному растить дочку, если бы не сестра-бобылка, заменившая Соне мать. Выросла на славу девка, замуж вышла за хорошего, справного человека, да война сделала ее вдовой. Даже фамилия мужа - Трегубова - не успела пристать к Соне. Так и осталась она для всех Елагиной.

Такова история Сони. И хотя жители Светлого Озера знают Сонину мать только по карточке, но барскую кровь в ней признают и всегда говорят ей, что пошла она в мать. А Макар каждый раз, когда приезжал летом в Тамбов, привозил на могилу Глафиры Алексеевны полевые цветы и подолгу стоял здесь, шепча молитвы, которые повторял в ту безрассудно-ласковую ночь.

3

Макар услышал вкрадчивый стук в дверь и вышел в сени:

- Кто там?

- Я, Карась, открывай! Что долго дрыхнешь? Светло уж!

- Мне гудка нет, скоко хочу, стоко и сплю, - недовольно ответил Макар, впуская Карася.

Вошли в избу, оглядели друг друга - долго не виделись. Сели к столу.

- Есть кто дома?

- Никого. Баба к племяннице в Тамбов ушла.

Карась вынул бутылку самогона, заткнутую тряпкой, потянул носом: