Расплата

Плужников излагал план тайного возвращения члена ЦК эсеров в Москву через Борисоглебск, излагал его со всеми деталями, - это бесило нетерпеливого Антонова.

- Вот так же и с поляком неделю пестались, а отдали в руки Чека за один день. На явки да на пароли надеетесь... Вот вас и напороли, съязвил он. - А мне не до вас! Краснюки по следам идут. Вздохнуть не дают. Вот читай: "Кончается авантюра Антонова..." Хвалятся, что захватили мой фаэтон под Кашировкой. А вот: "Махно разбит, Колесников ведет переговоры". - Он тыкал пальцем в газету то в одно место, то в другое, читая заголовки. - А вот еще слаще: "Два полка Антонова сдались вместе с командирами!" Ну что? Хватит или еще? Или напомнить, что крестьяне одобряют отмену продразверстки и вылавливают местных бандитов?! - уже рычал он, потрясая газетой.

- Ты, Степаныч, успокойся. Кирсанов еще будет наш. И в Тамбове будем! Попомни меня!

- Успокоил, черт старый! - взбеленился Антонов от упоминания разгрома под Кирсановой. - Покою от вас нигде нет! Дайте отдышаться на природе!

- Чего психуешь, Александр Степаныч, не так надо волю свою являть!

Молчавший до сих пор представитель эсеровского ЦК поправил пенсне и с достоинством сказал:

- Французская пословица говорит - три вещи проверяются только в трех случаях: стойкость - в опасности, мудрость - в гневе, а дружба - в нужде.

- Пошел ты к черту со своей дружбой, - не мог уже сдержать себя "диктатор новой демократической республики". - От вашей дружбы мы еще ни одного патрона не получили! Болтовней одной питались! На бабьих подушках с обрезами воюем! А у Тухачевского - бронеавтомобили! Вот останься с нами да повоюй!

Тот обиженно встал и пошел к дому Семенова, у которого уже третий день прятался, ожидая этой встречи.

- Обидел человека, а чем он виноват? - хищно повел суровым взглядом Плужников. - Ой, и трудно с тобой, Степаныч...

- А с вами мне легко? Краснобаи! Сперва пороху понюхайте, господа, прежде чем учить меня! А в норках отсиживаться и мы умеем! - уже напролом попер Антонов.

- Тебе и впрямь успокоиться надо, - примирительно сказал Плужников, вставая. - Я пойду. Позовешь сам. - И, сгорбившись, пошел по тропинке к дому.

- Позови брата. Или пришли Ирку Горшеневу! - крикнул ему вслед Антонов.

Вскоре пришел Дмитрий с каким-то подносом в руках, накрытым полотенцем.

- Александр! Россия начинается с деревянной хлебницы и подового хлеба, посыпанного солью! - Театральным жестом Дмитрий сбросил полотенце и поднес брату на деревянном резном подносе свежий, парящийся сладким духом хлеб и медную большую кружку молока.

- Вот это дело! Спасибо, брат! - Антонов жадно глотнул молока, отломил от ломтя мякиш. - Эти говоруны меня чуть болтовней не уморили. Садись, брат, поговорим. Слышишь, как пчелы гудят? Хорошо здесь! Последние дни видимся редко. Отступаем, брат, бежим, крутимся, как в беличьем колесе. Эх!..

Он увидел Соню, оживился.

- А-а, это ты? Иди, иди сюда! Я знал, что ты сама уйдешь от Васьки, - осклабился Антонов.

Соня остановилась.

От страшной решимости кружилась голова, она едва стояла на ногах.

Два часа назад она узнала от Макухи, что ее отца растерзал Герман, привязав к хвосту лошади. Она бросилась искать Германа, чтобы застрелить этого кровожадного волка, но он все еще где-то "зачищал следы" - не показывался в Салтыках.

Кусая от отчаяния руки и корчась в мучительных рыданиях, Соня вдруг вспомнила, что Герман, как и все бандиты, выполняет волю главного бандита, Антонова, и, пока он жив, будет литься кровь, будут истязать неповинных людей... Она вскочила с постели и заметалась по комнате. Хорошо, что нет мужа, пусть несет охранную службу!

Долго не могла успокоить дрожь, долго не высыхали слезы.

Но вот она здесь... В нескольких шагах сидит человек, в которого она должна выстрелить... выстрелить первый раз в своей жизни в человека. Да разве он человек?

Отца, единственного, доброго, ласкового, растерзали, гады!

Соня открыла глаза. Они сверкнули сухим огнем.

- Ну, иди, иди, не бойся... Митя, сходи принеси нам самогоночки! вкрадчиво говорил Антонов.

Соня шагнула еще два раза... Знала, что это последние шаги к смерти, - его убьет и сама погибнет.

Сунула руку за пазуху, взвела курок.

Только бы попасть, не промахнуться...

Она встретилась взглядом с его расширенными от удивления глазами, и они вдруг ей показались теми самыми, черно-пустыми глазами, что преследовали ее так мучительно и так долго.

Только бы не промахнуться... Хорошо бы в самый глаз.

Еще шаг сделала Соня...

Антонов подумал, что она его стесняется, и протянул ей руки.

Соня вынула руку из-за пазухи... выстрелила прямо в лицо.

И увидела - он жив! Выхватывает из кобуры маузер! Только кровавая борозда пробежала по скуле.

Промахнулась...

Она взвела курок еще раз, но стоявший сбоку Дмитрий выстрелил раньше.

Соня рухнула навзничь, раскинув руки. Наган далеко отлетел в сторону.

В угасающих глазах ее отразились лица склонившихся над ней братьев-бандитов, и она, собрав последние силы, внятно прошептала:

- Га...ды...

Размазывая кровь по лицу, посиневший от страха Антонов махал маузером перед носом сбежавшихся охранников:

- Кто пустил?! Где Карась? Расстреляю!

- Труп-то убрать надо, - тихо сказал Дмитрий.

- Не трогать! - продолжал кричать Антонов, не слушая и брата. - На съедение собакам! На страх всем! Всем! - Он, держась за скулу, зашагал к дому, от которого бежал навстречу Плужников.

В воздухе вдруг послышался гул мотора, и вскоре стал виден аэроплан, разворачивающийся над селом.

С земли раздались залпы - бандиты стреляли, надеясь достать до него.

- Пулеметом, пулеметом надо! - закричал Антонов, уже забывший про свое ранение. - Тачанку сюда!

Аэроплан взял круто вверх, и из него посыпались тысячи белых листков. Они опускались медленно, кружась в воздухе, словно стая белых чаек, а Антонов орал на все село:

- Не читать! Все собрать и сжечь! У кого найду - расстреляю! Командиры, ко мне!..

Аэроплан взял курс на северо-запад, и вскоре не стало слышно его мотора.

А в саду под вишней лежала убитая Соня и широко открытыми глазами глядела в небо.