В степи опаленной

Эти дни - самое подходящее время, чтобы использовать наши агитационные трубы: и наши и немецкие позиции стабильны, ничейная полоса, разделяющая их, неширока. Поэтому я, как только темнеет, отправляюсь в какой-нибудь батальон. Вещают по ночам и мои рупористы, которых немного, но кое-кого все же удалось подготовить вместо тех, что выбыли в боях. Время от времени прихожу проверить, как у них это получается. Особенно доволен я Петей Гастевым - у него лучше, чем у других, с произношением. Да и храбрости Пете не занимать: я уже выговаривал ему за то, что он отказывается от полагающейся на время передачи охраны и нередко выходит за передний край один. Петя нравится мне и своей целеустремленностью: в любых условиях, если позволяет обстановка и время, он решает задачи или штудирует свой математический учебник. Солдаты уже давно перестали отпускать шуточки по этому поводу, но прилепили ему незлобивое прозвище профессор минроты - потому что все расчеты на ведение огня Петя делает быстрее и лучше кого-либо другого. Командир его роты говорил мне, что он давно бы сделал Гастева командиром расчета, да вот жаль - командирских качеств ему недостает, металл в голосе никак не выковывается, больно деликатен, одним словом - интеллигенция, а поэтому придется ему оставаться в рядовых.

Обстрелы нашего оврага прекратились. Немецкие минометы теперь если и бьют, то где-то в стороне. Неизвестно почему произошла такая перемена. Но многие из нас связывают это с происшествием, случившимся у нас на КП недавно. Я тому происшествию был свидетелем - да и не только свидетелем, а в некотором роде и участником.

А происшествие было вот какое. Где-то посередине дня, когда я сидел возле входа в наше укрытие и разучивал новый текст для передачи, врученный мне примчавшимся на виллисе Миллером, мимо меня тихо прошел незнакомый лейтенант лет тридцати, в обычном для передовой обличье - только гимнастерка на нем казалась совсем новой, и я подумал, что, может быть, этот лейтенант только что окончил училище и направлен к нам для замещения вакантной должности командиров взводов мы потеряли уже немало. Особого интереса этот прохожий у меня не вызвал, и я вернулся к своему делу. Однако через несколько минут я вспомнил, что сейчас, наверное, уже пришел, делая очередной рейс между дивизионной полевой почтой и полком, наш почтальон - а вдруг мне есть письмо? Да и свежую газетку хочется посмотреть, может быть, там будет сказано про обстановку на фронтах подробнее, чем в сводках Совинформбюро, которыми каждый день снабжает нас наш полковой просветитель майор Ильяшенко?

Я встал и пошел по направлению к той овражной пещере, в которой, а больше - возле которой, размещаются связные: туда обычно приносит газеты и корреспонденцию почтальон. Но на пути увидел: стоит тот самый лейтенант, который только что прошел мимо меня, а с ним разговаривают два наших офицера: Байгазиев и лейтенант, командир взвода связистов, тех самых, что дежурят у нас на КП, и разговор идет, как мне показалось, напряженный. Я подошел, любопытствуя.

- Так что вы тут ходите? - наседая на незнакомого лейтенанта, спрашивал Байгазиев, его смуглое ширококостное лицо, казалось, еще более потемнело.

- Я же сказал - ищу свою часть! - неторопливо, но, чувствовалось, сдерживая взволнованность, ответил лейтенант.

- Какую часть?

Лейтенант назвал номер какого-то полка, но Байгазиев тут же резко бросил:

- Нет здесь такого полка!

- Да откуда вы знаете? - улыбнулся незнакомец. - Может быть, и есть. Сейчас идет передислокация...

- А вы откуда идете?

- Из госпиталя...

- Документы спросите! - посоветовал Байгазиеву подошедший почти одновременно со мной командир комендантского взвода лейтенант Андросов - вида очень внушительного, благодаря комплекции, отпущенной ему природой к его сорока годам не менее чем в полуторном размере.

Подошли и остановились два солдата-связиста с катушкой. Подошел еще кто-то из находившихся на КП.

- Документы! - потребовал Байгазиев.

- Да пожалуйста! - снисходительно улыбнулся незнакомый лейтенант. - Вот предписание, справка о ранении... И даже продаттестат, если вас интересует! Он расстегнул карман гимнастерки и передал Байгазиеву документы, тот стал их внимательно изучать. Вдруг я заметил, что незнакомый лейтенант, держа руки опущенными вниз, чуть ниже пояса, медленно делает ими что-то, кажется, крутит какой-то небольшой, спрятанный в ладонях предмет. Я не успел рассмотреть что к незнакомцу рванулся лейтенант-связист, схватил того за руки, закричал:

- Держите его! Держите! А то...

Мы все бросились к странному офицеру. Короткая свалка - и вот его уже крепко держат несколько рук. А лейтенант-связист дрожащими пальцами сжимает яйцевидную голубоватую немецкую гранату, его губы трясутся, едва выговаривают:

- Еще б секунда... Не успел выкрутить!

- К особисту его! К Печенкину!

Задержанного повели. Он не сопротивлялся - наверное, сразу понял, что бесполезно.

В тот же день от капитана Печенкина нам стало известно: искавший свою часть лейтенант завербован немцами после того, как попал в плен, его послали служить в так называемую русскую освободительную армию предателя Власова, а затем уже здесь, на нашем участке фронта, переодетого в советскую форму, переправили на нашу сторону с заданием разведать, где что находится. А когда он понял, что попался, то хотел, незаметно выдернув запальный шнурок - есть такой у немецких гранат, - отскочить, бросить гранату в нас и скрыться. Да не удалось.

От этого шпиона стало известно, что на наш участок фронта, в возмещение понесенных в последних боях потерь, посылаются батальоны власовцев. И уже через день ко мне приехал Миллер с новым текстом для передачи - на этот раз на русском языке. Он сказал: пусть пока рупористы разучат тексты, а о времени начала передачи будет особое указание, пока что напротив нас стоят только немцы. Потом окажется, что власовцев против нас немецкое командование так и не выставит.

Кажется, нашему если не спокойному, то стабильному житью приходит конец. Справа занимает позиции вновь пришедшая часть. А мы уже знаем: если прибавляется соседей и уплотняются боевые порядки - значит, будь готов наступать. Как только появляются эти новые соседи, Берестов сразу же посылает меня узнать у них, где будет находиться их левый фланг, соседствующий с нашим правым. Ну что ж, пойду. Не впервые мне уточнять стыки.

Командный пункт соседей находится в деревушке, которая отстоит от нашего КП не более чем в полукилометре, за ответвлением нашего оврага.

Иду по оврагу, потом выбираюсь из него, с трудом преодолевая крутой подъем. Весь я в глине... Очищаюсь, насколько это возможно. И вдруг слышу резкие хлопки разрывов. Опять, окаянный, бьет минами! Вкрадчиво-хищный свист мина! Сваливаюсь в какую-то яму. Вихрем летит на меня вздыбленная пыль, смешанная с песком, он повсюду - за воротом, на спине, в рукавах...

Когда налет прекращается я, прежде чем продолжить путь, долго отряхиваюсь. Но все равно на коже остается много песка и пыли, все тело зудит, но это проходит постепенно, пока иду.

Вот и деревушка. Гладко, чуть ли не до стеклянистой тверди укатанная дорога - видно, много прошло по ней всяких армейских колес. Спрашиваю встречных солдат: где КП их полка?

- А вон там, - показывает один из них, - прямо на улицу погреб выходит. Так в том самом погребе. Да увидите - на пороге погреба телефон стоит.

Быстро нахожу нужное место. Действительно, как это часто можно увидеть в деревнях на Орловщине и Курщине, добротный кирпичный погреб, расположенный рядом с домом, выходит дверью прямо на улицу, дверь открыта, на пороге сидит старший лейтенант и разговаривает по стоящему рядом полевому телефону в щеголеватом, коричневой кожи футляре. Это - вместо второго фронта, американский. У нас в полку таких телефонов нет.

Представляюсь, рассказываю о своей задаче.

- Ладненько! - приветливо говорит старший лейтенант, оказавшийся первым помощником начальника штаба полка. - Давайте вашу карту, а я свою возьму, нанесем, взаимно, наши фланги, и вы доложите своему командованию...