Песнопевец

Я слышал воду, чувствовал ее запах. Хотел бы я знать, как насчет ныряния. Он был ужасно близко...

Когда он напал снова, я прогнулся назад и захватил его руку. Я крепко вцепился в нее близ локтя и зажал, вытянув свои скрюченные пальцы по направлению к его лицу. Он двинулся на меня, и я упал, по-прежнему сжимая его руку, а другой крепко ухватив его за пояс. Мое плечо ударилось о землю, и он оказался на мне, пытаясь освободиться. Когда это ему удалось, его вес на мгновение переместился. Почувствовав свободу, я свернулся в клубок и ударил его обеими ногами.

Мой удар достиг цели. Он только хрюкнул... а затем он пропал.

Я услышал, как он плюхнулся в воду. Еще я слышал отдаленные голоса - они окликали нас, они приближались к нам через остров.

Я поднялся на ноги и двинулся к краю острова.

И тут Фрэнк завизжал - это был длинный жуткий крик, полный предсмертной муки.

К тому времени, когда я достиг края платформы, вопль оборвался.

Когда Бартелми прибежал ко мне, он остановился, повторяя: "Что случилось?" до тех пор, пока не глянул вниз и не увидел плавник, мелькавший в центре водоворота. Затем он пробормотал: "О, господи!" и больше ничего.

Позже, когда я давал отчет о событиях, я рассказал, что он показался мне очень возбужденным, когда прибежал поднимать меня, что он крикнул мне, что Пол перестал дышать, и я, вернувшись с ним в лабораторию, убедился, что Пол мертв, сказал ему это и начал выспрашивать его о подробностях, а в ходе разговора он, похоже, получил впечатление, что я подозреваю именно его в смерти Пола из-за проявленной им небрежности. Тогда он возбудился еще больше и в конце концов набросился на меня, и мы боролись, и что он упал в конце концов в воду. Все это, конечно, было правдой. Отчет мой грешил лишь пропусками. Но они, похоже, удовлетворились этим. Все ушли. Акула рыскала вокруг, возможно, дожидаясь, не кинут ли ей кого-нибудь на десерт, и те, кто занимался дельфинами, пришли и усыпили ее, а затем унесли. Бартелми сказал мне потом, что вышедший из строя ультразвуковой генератор действительно мог иметь периодические короткие замыкания.

Так, Пол убил Майка и Руди; Фрэнк убил Пола, а затем сам был убит акулой, на которую теперь можно было свалить и первые два убийства. Дельфины были оправданы, и не оставалось больше ничего, что взывало бы к правосудию. Месторождение же алмазов стало теперь одной из маленьких тайн, настолько нередких в нашей жизни.

...После того, как все разошлись, выслушав мой рассказ о происшедшем, а остатки останков убрали - еще долго после этого, пока тянулась ночь, поздняя, чистая, со множеством ярких звезд, двоившихся и мерцавших в прохладных водах Гольфстрима вокруг станции, и я сидел в кресле на маленьком заднем дворике за моим жилищем, потягивая пиво из жестянки, и следил за тем, как заходят звезды.

У меня не было чувства удовлетворения, хотя на папке с делом, лежащей у меня в уме, уже стоял штамп "закрыто".

Кто же написал мне записку - записку, включившую адскую машину убийств?

Действительно ли стоит об этом беспокоиться теперь, когда работа завершена? До тех пор, пока этот кто-то будет хранить молчание относительно меня...

Я еще глотнул пива.

Да, стоит, решил я. Мне тоже следует осмотреться повнимательнее.

Я достал сигарету и собрался закурить.

И тогда это началось...

Когда я влетел в бухту, она была освещена. А когда влетел на причал, ее голос донесся до меня через громкоговоритель.

Она приветствовала меня по имени - моему настоящему имени; я не слышал, чтобы его произносили вслух уже давным-давно - и она пригласила меня войти.

Я двинулся по причалу вверх к зданию. Дверь была полуоткрыта. И я вошел.

Это была длинная-длинная комната, полностью оформленная в восточном стиле. Хозяйка была одета в шелковое зеленое кимоно. Она сидела на коленях на полу и перед ней лежал чайный сервиз.

- Пожалуйста, проходите и садитесь, - предложила она.

Я кивнул, снял обувь, пересек комнату и сел.

- О-ча доу десу-ка? - спросила она.

- Итадакимасу.

Она наполнила чашки, и мы некоторое время пили чай. После второй чашки я придвинул к себе пепельницу.

- Сигарету? - спросил я.

- Я не курю, - ответила она, - но я хочу, чтобы вы курили. Я попытаюсь вобрать в себя как можно больше вредных веществ. Я полагаю, именно с этого все и началось.

Я закурил.

- Никогда не встречал настоящих телепатов, - признался я.

- Мне приходится пользоваться этой моей способностью постоянно, - ответила она, - и не скажу, чтобы это было особенно приятно.

- Думаю, мне нет необходимости задавать вопросы вслух? - заметил я.

- Нет, - подтвердила она, - действительно - нет. Как вы думаете, это хочется - читать мысли?

- Чем дальше, тем меньше, - предположил я.

Она улыбнулась.

- Я спросила об этом, - пояснила она, - потому что много размышляла над этим в последнее время. Я думала о маленькой девочке, которая жила в саду с жуткими цветами. Они были красивы, эти цветы, и росли, чтобы делать девочку счастливой тогда, когда она ими любуется. Но они не могли скрыть от нее свой запах - а это был запах жалости. Ибо она была маленькой несчастной калекой. И бежала она не от цветов, не от их внешнего облика, а от их аромата, смысл которого она смогла определить, несмотря на возраст. Было мучительно ощущать его постоянно, и лишь в заброшенном пустынном месте нашла она какое-то отдохновение. И не будь у нее этой способности к телепатии, она осталась бы в саду.

Она замолчала и пригубила чай.

- И однажды она обрела друзей, - продолжала хозяйка, - обрела в совершенно неожиданном месте. Это были дельфины, весельчаки, с сердцами, не спешащими с унизительной жалостью. Телепатия - та, что заставила ее покинуть общество подобных себе, помогла найти друзей. Она смогла узнать сердца и умы своих новых друзей, куда более полно, чем один человек может познать другого. Она полюбила их, стала членом их семьи.

Она еще отпила чаю, а затем посидела в молчании, глядя в чашку.

- Среди них были и великие, - проговорила она наконец, - те, о которых вы догадались чуть раньше. Пророки, философы, песнопевцы - я не знаю слов в человеческом языке для того, чтобы описать функции, что они исполняли. Тем не менее, среди них были и те, чьи голоса в снопеснопении звучали с особой нежностью и глубиной - нечто вроде музыки и в то же время не музыка, двигаясь от безвременья в себе, которое они, возможно, считали бесконечным пространством, и выражая это для своих друзей. Величайший из всех, кого я когда-либо знала, Песнопевец, - и она произнесла слоги очень музыкальным тоном, - носил имя или титул, звучащий как "кива'лл'кие ккоотаиллл'кке'к". Я не могу выразить словами его снопеснопение так же, как не смогла бы рассказать о гении Моцарта тому, кто никогда не слышал музыки. Но когда ему стала угрожать опасность, я сделала то, что должно было быть сделано.