Дары Зингарцев

Он не слышал, как зингарец подкрадывался по реке, но едва тот вылез на берег, Конан проснулся от гула его осторожных шагов и довольно долго лежал, выжидая, когда учащенное дыхание охотника раздастся над самым его ухом.

До рассвета оставалось еще немного времени, и Конан, следуя мудрой повадке крупных хищников каждую сво¬бодную минуту использовать для сна, свернулся под оде¬ялом и заснул, едва успел закрыть глаза.

Глава вторая

В пути

Голубь Тридцать Второй:

«Высокородный принц Римьерос, герцог Лара — своему брату, Кратиосу Третьему, ко¬ролю Зингары и правителю Каррских островов. Государю и брату моему сообщаю, что мы на¬конец, после долгих и трудных странствий, вступили в земли Кхитайской Империи. По¬гибло еще трое, среди них — достойный рыцарь Роккье да Вейзар. Они упали в пропасть, ос¬тупившись на жутком мосту — я еще див¬люсь, как сумели мы переправиться по нему, зыбкой паутиной висящему над пропастью. Сделан он из особого тростника, растущего только здесь, тростник этот на диво прочен, так что, завязав лошадям глаза, мы без труда перевели их по этому шаткому мостику. Но стоило кому-нибудь из людей глянуть вниз, балансируя на краю, как он падал ничком, не чувствуя ни рук, ни ног, и так сорвались мой оруженосец и помощник негодника Алонно, мо¬его повара. О последнем я не пожалел бы, а ныне желаю ему вечно корчиться в когтях Нергала, ибо, пытаясь его удержать, сорвался и добрый Роккье. Мы не сумели поднять тела со дна пропасти — но сложили на краю ущелья высокое надгробие в память о славном рыцаре. Да упокоит Солнцеликий его отваж¬ную душу!

В остальном же путешествие наше прохо¬дит день ото дня успешнее, ибо начали уже попадаться на пути селения, возделанные зем¬ли, а с ними — дороги. Мы оставили горы и болота позади, ныне перед нами лежат беско¬нечные джунгли, полные уже испытанных и новых, неизвестных опасностей.

Нам по-прежнему не везет с проводника¬ми — негодяи сбегают ночью в страхе, едва услышат в зарослях свирепый рык тигра. Но эти благородные хищники еще ни разу не на¬падали на лагерь.

Еще одна забавная мелочь, которая, льщу себя надеждой, способна вызвать у тебя, брат мой, недоверчивую улыбку: можешь себе пред¬ставить, не в Аргосе и не в Зингаре, а здесь, на самом краю света, я наконец встретился с Конаном из Киммерии, известным у Черного Побережья под именем Амры. Встреча наша не была мирной, я столкнулся с ним в лесу случайно, почти безоружный. И все же он едва не поплатился жизнью за все свои бесчинства у наших берегов. Ему удалось улизнуть от меня, и с тех пор он рыщет вокруг нашего войска, надеясь застать меня врасплох — мы неоднократно натыкались на следы его сто¬янок. Я в ответ усилил ночные посты и еще не отчаялся заполучить его и привезти в Зингару тебе на потеху — если не всего, то хотя бы голову.

Голубей в клетке осталось не более десятка, и потому я не рискну выпустить птицу, по¬куда мы идем под удушливой сенью здешних лесов. Едва я достигну хоть мало-мальски при¬личного города, и снова дам знать о себе.

За сим остаюсь, преданный тебе принц Римьерос, герцог Лара».

Тщательно запечатав тончайшую рисовую бумагу в два слоя кожи, Римьерос вынул из клетки голубя и приладил письмо на лапку птица Здравый смысл под¬сказывал ему, что из пяти выпущенных голубей до Кор-давы добирался в лучшем случае лишь один, но все же время от времени он отправлял новое письмо — не столь¬ко для брата, сколько для матери.

Королева Теодорис была одной из тех троих, кого принц посвятил в свои честолюбивые замыслы свержения брата с королевского престола. Ради своего младшего сына она готова была перевернуть землю и небо, он же отвечал ей снисходительной привязанностью, позволяя обожать себя, лишь бы это не слишком ему докучало. Материнская любовь может оказаться весьма полезной вещью, если мать эта — вдовствующая королева Зингары.

Узнав, что король посылает младшего брата с дарами к Императору Кхитая, королева сначала пришла в ужас, но, будучи женщиной мудрой, скоро рассудила, что если дать принцу надежный эскорт, ничто не помешает ему вернуться на родину живым и невредимым не позднее, чем через два года. К тому времени подозрения правящего брата — если у него таковые и возникли — скорее всего рассеются, а принц Римьерос вернется народным героем, отважным рыцарем, побывавшем на краю света и пре¬одолевшем несказанные опасности ради славы и процве¬тания родной Зингары. Она изложила все это сыну, и он, хоть и нехотя, но сделал вид, что воодушевлен пред¬стоящей поездкой и гордится возложенной на него мис¬сией.

Итак, королева осталась в самом сердце вражеского лагеря, но не преминула отправить с принцем второго участника заговора — барона Марко. У старого воина были свои счеты с нынешним королем Зингары: в самом начале правления тот дважды, отступая, провел непри¬ятельские войска через земли барона. Заманивая акви-лонцев в глубь страны и одновременно лишая их добычи, зингарские полководцы распорядились жечь за собою все поселки и деревушки. Аквилонцы, разозлившись, довер¬шили разорение, равняя с землей все, что еще оставалось. Их небольшое войско удалось после этого разбить срав¬нительно легко, и король был в восторге от подобного метода изматывания противника.

Однако старый воин, ветеран многих битв и походов, барон Марко открыто возмутился подобным безжалост¬ным обращением правителя с собственным народом, а более всего — с принадлежащими лично ему землями™ и тут же попал в немилость. После чего королеве, це¬нившей по достоинству его поистине собачью преданность, не стоило большого труда постепенно внушить опальному царедворцу мысль, что несправедливо обиженный Римь¬ерос — настоящее воплощение всех заветных чаяний на¬рода.

В этом был тонкий расчет: убедить барона Марко в том, что для Зингары наилучшим королем будет Римьерос, означало убедить почти всю армию. Авторитет старого воина среди простых солдат был огромен, и если бы королю вздумалось поднять против баронетства Ронно свои войска, он сначала столкнулся бы с бунтом окре¬стных мелких дворян, чьи владения находились под про¬текторатом баронства, а затем был бы вынужден подавлять если не восстание, то по меньшей мере недовольство собственной армии.

Окажись король на одном холме, Ронно на другом, а зингарская армия посередине — больше двух третей пошли бы за бароном. Он умел быть и хозяином, и отцом, и полководцем, и верным псом.

У благородного рыцаря Марко да Ронно был только один недостаток: в голове его, серебристой от седины, не могло уместиться более одной мысли за раз. Единожды уверовав в то, что Римьерос — будущий благодетель Зингары, он более не думал об этом, и никакие вздорные выходки принца не могли разубедить его. Он приписывал их горячности, молодости, излишней любви к риску и опасности. Он порой даже называл принца «государь», ничуть не стесняясь чужих ушей, и такова была сила его веры, что он заразил ею и тех, кем распоряжался.

И если сам Римьерос был равнодушен к цели похода, то молодые дворяне немало гордились возложенной на них высокой миссией.

Мать-королева с детства приучила сына никогда не вымещать дурное настроение на тех, кто тебе нужен или может оказаться полезен, и большая часть отряда не знала о его резких припадках ярости и раздражения. А в хорошем расположении духа принц был и великодушен, и щедр, и остроумен. Поход, столь бессмысленный и бес¬цельный с его точки зрения в начале, оборачивался не¬ожиданной стороной: по завершении миссии Римьерос возвращался в Зингару с сотней рыцарей, закалившихся в нелегком походе и преданных ему до мозга костей.

Третьим же из заговорщиков был Светлейший Распо¬рядитель Двора, герцог Пастрелья. Этот ловкий и хитрый царедворец с давних пор был влюблен в королеву. В молодости слыла она женщиной редкой красоты, а зре¬лость придала ее облику истинное величие. Старый герцог боготворил ее — как она боготворила своего сына. Его обожание было тем сильнее, чем несбыточнее мечта об¬ладать когда-нибудь предметом своей страсти. Королева дарила его своей дружбой и даже любовью, но ни разу не изменила мужу — ни до, ни после его смерти.