Дары Зингарцев

Глаза Конана расширились, затем он рассмеялся.

— Я совсем забыл, с кем имею дело! А ты и впрямь пророк! И многое ты можешь так увидеть?

— Почти все, что есть, кое-что из того, что было, и уж совсем немногое — из того, что будет. Но об этом после. Сейчас нас ждет обед. — Тай Юэнь лукаво посмотрел на Конана. — И Фейра.

Киммериец улыбнулся, собираясь спросить, сильно ли изменилась строптивая девчонка, став знатной дамой, но тут Тай Юэнь вдруг согнулся, словно его ударили в живот, и зашелся хриплым, тяжелым кашлем. Сзади подбежал один из придворных, подхватил князя под руки. Тай еще мгновение постоял, согнувшись, потом выпрямился, медленно переводя дыхание и комкая отнятый от рта платок в красных пятнах. Придворный осторожно вынул платок у него из пальцев и спрятал в рукаве своего просторного одеяния. Князь что-то сказал ему по-кхитайски и вымученно улыбнулся Конану.

— Извини. Со мной это теперь часто случается. Пойдемте в дом.

— Погоди, возьмусь я за тебя, — проворчал себе под нос киммериец, — Ишь чего выдумал — от таких пустяков подыхать.

Тай Юэнь сделал вид, что не расслышал. Но про себя с улыбкой подумал, что его грозный ун-баши ничуть не изменился за прошедшие десять лет. Когда-то он взял на себя ответственность за восемнадцатилетнего мальчишку, оставшегося после смерти отца без родных и крова над головой. Что с того, что теперь его бывший наемник сделался князем? Он позвал на помощь, и Конан снова полагал себя ответственным за него, как десять лет назад. «Будет так, как ты скажешь, мой ун-баши», — говорил когда-то юный сын кхитайского князя гиганту-киммерийцу. «Будет так, как ты скажешь, Конан, — молвил негромко ныне владыка и провидец, ведя гиганта-киммерийца в свой дом. — Всегда и везде будет так, как ты скажешь».

Фейра мало изменилась за прошедшие десять лет. Во всяком случае, встретила она Конана так же, как с ним рассталась — с визгом кинувшись на шею. Сняв ее наконец с себя, киммериец оглядел княгиню с ног до головы и молчал так долго, что она забеспокоилась:

— Почему ты так смотришь? Я подурнела?

— Ты просто прекрасна, — искренне выдохнул Конан, вызвав у Силлы вопль негодования.

Киммериец со смехом обернулся к подружке:

— Умение восхищаться чужой женой — не порок, а добродетель. Вон спроси у Сагратиуса. К тому же у нее на свадьбе я, за неимением никого другого, изображал брата невесты, так что с этой стороны тебе опасаться нечего. Смотри лучше не влюбись в Юлдуза!

— Вот еще! — обиженно фыркнула Силла.

За трапезой Тай Юэнь рассказал Конану, как в княжестве обстоят дела с армией и оружием.

— Все, что у нас есть, — это пятьдесят наемников вендийцев, несущих стражу при дворце и храме Падды

Обычай наемных воинов очень стар, уже никто и не помнит, зачем это делалось. Однако все они очень неплохие воины. Но все упирается в то, что тайцзонцы не оскверняют себя ношением оружия. Мы могли бы на время осады уйти в скальные лабиринты и по ним выйти в другие долины, а оттуда напасть с тыла, но для этого надо, чтобы оружием владел хотя бы каждый третий. Можно было бы сформировать отряды, которые осторожно тревожили бы зингарца еще на подходах, — но наша вера запрещает убийство, даже ради спасения собственной жизни.

— Что-нибудь придумаем, — отозвался Конан. — А как ты следишь за продвижением зингарца?

— Просто вижу, — отозвался Тай Юэнь, пожав плечами. — Стоит мне о них подумать, как эти воины встают у меня прямо перед глазами. Сейчас они еще далеко.

— Много ли у нас времени? — спросил Конан.

— Дня три, — отозвался Юлдуз.

— Есть ли у вас в пещерах запасы еды и питья?

— Да, конечно. Как только я понял, что происходит — вернее, скоро произойдет, — я распорядился начинать скапливать на ледниках и просто так все, что возможно. А вчера оповестил всех, чтобы свозили в пещеры все ценности, какие им жаль потерять. Там можно высидеть и полгода, и год — а можно вообще уйти на ту сторону гор.

— Ты не потерял сноровки, клянусь Кромом! — рассмеялся киммериец. — Что ж, пусть идут, мы устроим им достойную встречу!

Три последующих дня Конан занимался муштрой вендийцев. Они и в самом деле оказались хорошими воинами — и послушными и восприимчивыми учениками.

— Если заткнуть все дыры хотя бы парами, — сказал Конан к вечеру третьего дня, — и навалить камней, что бы в лаг зингарцы могли протискиваться только по одному…

Они с Тай Юэнем, Сагратиусом и Киндой сидели на теплой плоской крыше дворца. Золото остывало медленно, нехотя отдавая ночи тепло, ветер едва шевелил первую листву у них над головами.

— Это нетрудно сделать, — отозвался князь. — Мне тут в голову пришла одна мысль… Только не смейтесь, хорошо?

Он негромко сказал что-то одному из вендийских воинов, стоявших в дозоре на крыше. Тот широко ухмыльнулся и скрылся в доме.

Конан, продолжавший прикидывать завтрашнюю расстановку сил, успел забыть о нем в тот же миг, и потому едва не вскочил е места, когда вендиец вернулся.

В первый миг киммериец схватился за оружие — во второй расхохотался.

— Нергал меня побери! Прекрасная мысль, Юлдуз! А еще у вас есть такие маски?

На голове у смуглого воина красовалась жуткая личина демона-ракши — с огромными зубами, е выпученными глазами, со всклокоченными волосами из конской гривы. В темноте зрелище было довольно жуткое — недаром Конан так подскочил, увидев это страшилище.

— Такая маска есть у каждого воина — для Долгой Пляски в один из летних праздников, — ответил Тай Юэнь, очень довольный произведенным впечатлением. — Ручаюсь, что зингарцы никогда не видывали ничего подобного. Если подействовало даже на тебя..

— Еще как подействовало! — отозвался Конан. — Завтра мы все это пустим в ход.

На рассвете четвертого дня Юлдуз сказал Конану.

— Что ж, они идут и будут здесь после полудня.

Он легко поднялся с циновки, сбросил расшитую накидку, и Конан заметил, что князь сменил просторные придворные одежды на простые брюки и куртку черного плотного шелка. На ногах у него были мягкие плетеные сандалии, их ремни плотно оплетали щиколотку поверх тонкого короткого вязаного чулка, где большой палец отстоял от остальных, чтобы пропустить крепящий ремень. Еще Конан увидел за спиной у Тай Юэня два меча. Один из них был ему знаком — с этой катаной, наследством таинственного отца-ткача, пришел в отряд к киммерийцу юноша Юлдуз. Второй меч был словно братом-близнецом первого, и на гарде его так же переплетались в вечной схватке два драконьих тела.

«Настоящий воин дерется двумя мечами и носит их за спиной, — всплыл в памяти Конана скрипучий голос Учителя. — Если ты встретишь кого-нибудь с двумя мечами, скорее всего, это будет один из моих Учеников. Ты узнаешь его».

Но Юлдуз носил меч за спиной и владел им не хуже самого Конана еще десять лет назад, и потому киммериец лишь спросил не без зависти в голосе:

— Где ты умудрился раздобыть вторую точь-в-точь такую же катану? Это ради нее ты вскрывал древний храм, чтобы его сокровищами расплатиться с купцами, приплывающими раз в сто лет?

Тай Юэнь посмотрел на него чуть удивленно.

— Я думал, ты уже понял, — ответил он, и в словах его Конану послышалась укоризна. — Она оттуда же, откуда и ты когда-то вынес свои клинки: из оружейни старого Учителя, что живет в садах среди пустынь.

Конан, шагавший рядом с ним по пустым залам дворца к потайному ходу в скальный лабиринт, замер на месте и воззрился на друга.

— Так ты был там! — выкрикнул он наконец, едва к нему вернулся дар речи.

— Был, — ответил Тай Юэнь. — Правда, недолго.

— Почему же не сказал сразу?

— Думал, ты сам уже догадался.

— Думал! — передразнил его Конан. — То же мне, пророк! Зингарца видишь за два дня пути, а что перед самым носом™ Давно ты был там?

— Лет за пять до тебя. Не стой на месте, пойдем. — Князь потянул киммерийца за рукав. — Нам еще нужно успеть всех расставить. Я расскажу, пойдем.

— Видишь ли, — начал Тай Юэнь, как обычно, издалека, — я шел туда совсем не учиться. Я шел вслед за своим сном. Вернее, за снами. Несколько лун подряд повторялось мне одно и то же видение: я иду по пустыне, не чувствуя ни жажды, ни усталости, я лечу, как пущенная стрела, а передо мной маячат горы и пышный сад у самого их подножия. И в этом саду встречает меня человек, подобный богу, и что-то говорит мне — самое важное, самое сокровенное. И лицо его сурово и исполнено света. А потом я просыпался и не помнил ни слова.