Страница 72 из 143
- И еще одно, сэр, - сказал я, невольно потрогав пальцем шею, - мне очень хотелось бы, чтобы вы вставили словечко, которое при случае могло бы сохранить мне жизнь.
- Жизнь? - переспросил он. - Сохранить вам жизнь? Вот это мне что-то не нравится. Если дело столь опасно, то, честно говоря, я не испытываю желания вмешиваться в него с завязанными глазами.
- Я, пожалуй, могу объяснить его суть двумя словами, - сказал я.
- Да, вероятно, так будет лучше.
- Это эпинское убийство, - произнес я.
Мистер Бэлфур воздел руки кверху.
- Силы небесные! - воскликнул он.
По выражению его лица и по голосу я понял, что потерял защитника.
- Позвольте мне объяснить... - начал я.
- Благодарю покорно, я больше ничего не желаю слышать, - сказал он. Я in toto [1] отказываюсь слушать. Ради имени, которое вы носите, и ради Ранкилера, а быть может, отчасти и ради вас самого, я сделаю все для меня возможное, чтобы помочь вам; но об этом деле я решительно ничего не желаю знать. И считаю своим долгом предостеречь вас, мистер Дэвид. Это глубокая трясина, а вы еще очень молоды. Будьте осторожны и подумайте дважды.
- Надо полагать, я думал больше, чем дважды, мистер Бэлфур, - сказал я. - Позволю себе напомнить вам о письме Ранкилера, в котором он - верю и надеюсь! - выражает одобрение тому, что я задумал.
- Ну, ладно, ладно, - сказал мистер Бэлфур и еще раз повторил: - Ладно, ладно. Сделаю все, что могу. - Он взял перо и бумагу, немного помедлил и стал писать, обдумывая каждое слово. - Стало быть, Ранкилер одобряет ваши намерения? - спросил он немного погодя.
- Мы обсудили их, и он сказал, чтобы я, уповая на бога, шел к своей цели.
- Да, без божьей помощи вам не обойтись, - сказал мистер Бэлфур и снова принялся писать. Наконец, он поставил свою подпись, перечел написанное и опять обратился ко мне: - Ну, мистер Дэвид, вот вам рекомендательное письмо, я приложу свою печать, но заклеивать конверт не стану и дам его вам незапечатанным, как положено по этикету. Но поскольку я действую вслепую, я прочту его вам, а вы глядите сами, то ли это, что вам нужно.
"Пилриг, 26 августа 1751 года.
Милорд!
Позволяю себе представить вам моего однофамильца и родственника Дэвида Бэлфура из Шоса, молодого джентльмена незапятнанного происхождения, владеющего хорошим состоянием. Кроме того, он обладает и более ценным преимуществом - благочестивым воспитанием, а политические его убеждения таковы, что ваша светлость не может желать ничего лучшего. Я не посвящен в дела мистера Бэлфура, но, насколько мне известно, он намерен сообщить вам нечто, касающееся службы его величеству и свершения правосудия, то есть того, о чем, как известно, неустанно печется ваша светлость. Мне остается добавить, что намерение молодого джентльмена знают и одобряют несколько его друзей, которые с надеждой и волнением будут ждать удачного или неудачного исхода дела".
- Затем, - продолжал мистер Бэлфур, - следуют обычные изъявления преданности и подпись. Вы заметили, я написал "несколько друзей"; надеюсь, вы можете подтвердить, что я не преувеличиваю?
- Несомненно, сэр, мои цели и намерения знают и одобряют не один, а несколько человек, - сказал я. - А что касается вашего письма, за которое с вашего разрешения я приношу вам благодарность, то оно превзошло мои надежды!
- Это все, что я сумел из себя выжать, - сказал он, - и, зная, что это за дело, в которое вы намерены вмешаться, я могу только молить бога, чтобы мое письмо принесло вам пользу.
ГЛАВА IV
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР ПРЕСТОНГРЭНДЖ
Мой родственник заставил меня отобедать с ним - "дабы поддержать честь дома", - сказал он; поэтому на обратном пути я шагал гораздо быстрее. Я думал только о том, как бы поскорее покончить со следующей частью моего дела, и спешил навстречу опасности; ведь для человека в моем положении возможность отделаться от колебаний и искушения сама по себе очень соблазнительна; тем сильнее было мое разочарование, когда я, добравшись до дома Престонгрэнджа, услышал, что его нет. Должно быть, мне сказали правду, и его в самом деле не было дома ни в ту минуту, ни в последующие несколько часов; но потом я убедился, что Генеральный прокурор вернулся и принимает в соседней комнате гостей, а о моем присутствии, очевидно, просто позабыли. Я бы давно ушел, если бы не страстное желание немедленно рассказать все, что я знаю, чтобы наконец-то заснуть со спокойной совестью. Сначала я пробовал читать: в маленьком кабинете, где я ждал, были всевозможные книги. Но, боюсь, от этого чтения было мало проку; а небо тем временем заволокли тучи, сумерки наступили раньше обычного, а кабинетик освещался оконцем вроде бойницы, и в конце концов мне пришлось отказаться от единственного развлечения (если это можно так назвать) и остальное время ждать в тягостном безделье. Впрочем, одиночество мое несколько скрашивали доносившиеся из ближней комнаты приглушенные разговоры, приятные звуки клавикордов и поющий женский голос.
Не знаю, который был час, но уже давно стемнело, когда дверь кабинета открылась и на пороге появился освещенный сзади высокий мужчина. Я тотчас же встал.
- Здесь кто-то есть? - спросил вошедший. - Кто это?
- Я пришел к Генеральному прокурору с письмом от лорда Пилригского, ответил я.
- И давно вы здесь?
- Боюсь назвать точно, сколько именно часов, - сказал я.
- Впервые об этом слышу, - с коротким смешком отозвался вошедший. Должно быть, моя челядь позабыла о вас. Но вы своего добились, я Престонгрэндж.
С этими словами он прошел в смежную комнату, куда по его знаку я последовал за ним и где он зажег свечу и сел за письменный стол. Это была длинная, но просторная комната, сплошь уставленная книжными полками вдоль стен. Огонек свечи в углу слабо освещал статную фигуру и энергичное лицо Генерального прокурора. Он был красен, глаза его влажно блестели, и, идя к столу, он заметно пошатывался. На нем, несомненно, сказывался обильный ужин, однако и разум и язык повиновались ему полностью.
- Ну что же, садитесь, сэр, - сказал он, - и давайте сюда письмо из Пилрига.
Он небрежно пробежал глазами начало письма, взглянул на меня и кивнул, дойдя до моего имени, но последние строчки, как мне показалось, прочел с удвоенным вниманием - я даже могу поручиться, что он перечел их дважды. Вполне понятно, что в это время у меня колотилось сердце: ведь я перешел свой Рубикон и очутился на поле битвы.