Кувшин золота

- Брат, - ответил первый Философ, - твой голос - жужжание пчелы в темной келье. Если в свои последние дни я паду настолько, что стану играть на барабане, гоняться за ведьмой при свете луны и готовить тебе завтрак в сумраке утра, то, значит, мне и впрямь пора умирать. Прощай, брат.

И, сказав так, Философ поднялся и сдвинул всю мебель с середины комнаты в углы, чтобы посередине осталось свободное место. Затем разулся, снял плащ и, встав на носки, начал вращаться с необычайной скоростью. В несколько мгновений его движения стали быстрыми и четкими, и от него начал исходить звук, похожий на жужжание веретена; этот звук все усиливался и усиливался, став, наконец, непрерывным. Вся комната наполнилась низким гудением. Через четверть часа гудение стало заметно ослабевать. Спустя еще три минуты оно почти стихло. Через две минуты Философ снова стал различим, затем он покачнулся несколько раз в разные стороны и рухнул на пол. Он был совершенно мертв, и на его лице застыло выражение безмятежной красоты.

- Господь с тобой, брат, - сказал оставшийся Философ, раскурил свою трубку, свел глаза на кончике носа и начал усиленно медитировать на афоризме, добро ли есть вс , или же вс есть добро. Еще через мгновение он полностью забыл бы о комнате, о людях, о мертвом теле, но Седая Женщина из Дун-Гортина нарушила его медитацию, потребовав ответа на вопрос, что же теперь делать. Философ с усилием отвел глаза от кончика носа, а ум - от максимы.

- Хаос, - сказал он, - есть первое условие. Порядок есть первый закон.

Постоянство есть первое размышление. Спокойствие есть первое счастье. Наш брат мертв - похорони его.

Сказав это, он вернул взгляд к кончику носа, а ум - к максиме, и погрузился в глубокое размышление, в котором ничто восседало на несущественности, а Дух Хитрости таращил глаза на эту загадку.

Седая Женщина из Дун-Гортина взяла понюшку табаку из табакерки и подняла плач по своему мужу:

- Ты был моим мужем, и теперь ты мертв. Это мудрость убила тебя.

Если бы ты послушался моей мудрости вместо своей собственной, ты поныне досаждал бы мне, и я поныне была бы счастлива.

Женщины сильнее мужчин - они не умирают от мудрости.

Они лучше мужчин, потому что не ищут мудрости.

Они мудрее мужчин, потому что знают меньше, а понимают больше.

Мудрецы - воры, они воруют мудрость у ближних.

У меня было четырнадцать сотен проклятий, мой невеликий запас, и ты хитростью выкрал его и опустошил меня.

Ты украл мою мудрость, и она сломала тебе шею.

Я потеряла свое знание, и все-таки я жива, и плачу над твоим телом, а для тебя оно оказалось слишком тяжелым, мое невеликое знание.

Ты никогда больше не пойдешь в лес поутру и не будешь гулять в полях звездной ночью. Ты не сядешь у очага в холодную ночь, не ляжешь в постель и не встанешь снова, и вообще ничего не будешь делать с этого дня.

Кто будет теперь собирать шишки, когда угасает очаг, и кто позовет меня по имени в пустом доме или рассердится, что котел не кипит?

Теперь я воистину в отчаянии. У меня нет ни знания, ни мужа, ни чего еще сказать.

- Если бы у меня было что-нибудь лучше, оно было бы твоим, - сказала она вежливо Тощей Женщине с Инис-Маграта.

- Спасибо тебе, - ответила Тощая Женщина, - это было очень хорошо. Не начать ли теперь мне? Мой муж задумался, и мы не сможем помешать ему.

- Не заботься, - сказала Седая Женщина, - счастье мне недоступно, и, кроме того, я уважаемая женщина.

- Это более чем так, воистину.

- Я всегда делала то, что нужно, тогда, когда нужно.

- Я буду последним человеком в мире, кто отрицал бы это, - с теплотой ответила Тощая Женщина.

- Ну так и хорошо, - сказала Седая Женщина, и начала разуваться. Она встала посреди комнаты и поднялась на носки.

- Ты - достойная, уважаемая леди, - произнесла Тощая Женщина с Инис-Маграта, и тогда Седая Женщина стала вращаться быстро, и все быстрее, пока не превратилась в сплошное движение; через три четверти часа поскольку была очень крепкой - она замедлилась, стала видимой, покачнулась и упала рядом со своим покойным мужем, и на лице ее было красота, едва ли не превосходившая красоту его лица.

Тощая Женщина с Инис-Маграта шлепнула детей и отправила их спать, затем зарыла два тела под очагом, а затем, с некоторым трудом, оторвала мужа от его медитаций. Когда он начал воспринимать обыденную действительность, она пересказала ему все, что случилось, и сказала, что он один виноват в этой печальной утрате. Он ответил:

- Яд вырабатывает противоядие. Конец сокрыт в начале. Все тела растут на скелете. Жизнь - накидка смерти. Я не лягу спать.

Глава III

На следующий день после этого печального события Михаул МакМурраху(4), фермер с маленькой фермы поблизости, пришел в сосновый лес, нахмурив лоб. У двери маленького домика он сказал:

- Господь со всеми, кто здесь, - и вошел внутрь.

Философ вынул трубку изо рта:

- Господь с тобой, - ответил он и вернул трубку на место.

Михаул МакМурраху обвел пальцем комнату:

- А где другой? - спросил он.

- А!.. - сказал Философ.

- Он, должно быть, вышел?

- Должно быть, - ответил Философ без выражения.

- Ну, да не важно, - сказал гость, - потому что у вас у самого мудрости столько, что впору открывать лавку. Я пришел сегодня по той причине, что хотел попросить вашего почтенного совета насчет стиральной доски моей жены. Она у нее всего пару лет, и последний раз она пользовалась ею, когда стирала мою воскресную рубашку и свою черную юбку с такими красными штучками на ней - знаете?

- Никоим образом, - ответствовал Философ.

- Ну, и ладно; в общем, доска пропала, и моя жена говорит, что ее взяли или эльфы, или Бесси Хэнниган - вы знаете Бесси Хэнниган? У нее усы, как у козы, и хромая нога...

- Никоим образом, - ответствовал Философ.

- Все равно, - сказал Михаул МакМурраху. - Она доски не брала, потому что моя жена поймала ее вчера и два часа заговаривала ей зубы, а я тем временем обшарил все углы в ее доме - доски там не было.

- И не могло быть, - сказал Философ.

- Может быть, тогда ваша честь расскажет, где она?

- Может быть, - ответил Философ. - Ты слушаешь?

- Слушаю, - сказал Михаул МакМурраху.

Философ придвинул стул поближе к гостю, так что они соприкоснулись коленками. Он оперся ладонями на колени Михаула МакМурраху:

- Стирка и мытье - обычай экстраординарный, - сказал он. - Нас обмывают по приходе в этот мир и по уходе из него, и от первого мытья нам нет никакого удовольствия, а от последнего - никакой пользы.

- Ваша правда, сэр, - сказал Михаул МакМурраху.

- Многие люди считают, что обмываниям помимо этих мы обязаны одной лишь привычке. Тогда как привычка есть постоянство действия, это самая отвратительная вещь, и от нее очень трудно избавиться. Поговорка скажется там, где писание смолчит, и безумства наших праотцов нам важнее, чем процветание нашего потомства.

- Против этого я ни слова не скажу, сэр, - промолвил Михаул МакМурраху.

- Кошки - философический и вдумчивый народ, но они не признают полезности ни в воде, ни в мыле, однако же считаются чистоплотными. Из каждого правила есть исключения, и я знавал некогда кота, обожавшего воду и купавшегося каждый день:

он был невероятной скотиной и в конце концов сдох от вертячки. Дети почти так же мудры, как кошки. Истинно, что они используют воду множеством способов, например, для уничтожения скатерти или фартука, а также я наблюдал, как они смазывают лестницу мылом, выказывая при этом глубокое знание свойств этого вещества.

- И вправду, почему бы и нет? - сказал Михаул МакМурраху. - У вас не найдется спички, сэр?

- Никоим образом, - сказал Философ. - Опять же, воробьи - весьма бойкий и рассудительный народ. Они используют воду для утоления жажды, но когда они грязны, то принимают пылевые ванны и немедленно очищаются. Безусловно, птиц можно часто увидеть в воде, но там они ловят рыбу, а не моются. Я часто думал, что рыбы - грязный, скользкий и неумный народ: это потому, что они столько времени проводят в воде, и неоднократно было замечено, что, будучи извлеченными из этой стихии, они тотчас задыхаются от невероятной радости, избавившись от своего длительного мытья.