Страница 6 из 32
Андрея охватили сомнения: достаточно ли весомы аргументы? "А у него почему нет склонности к строевой?" - озадаченно спросит министр генерала. Нет, что-то не так... Надо высказать свое отношение к службе. Да-да, иначе будет непонятно.
"...Как гражданин Советского Союза, выполняющий священную обязанность, - все больше проникаясь гордостью за себя, шептал Андрей, - я хотел бы отдать все свои силы и знания на самом трудном посту. И солдатские годы я хочу прожить так, чтобы быть достойным тех, кто отстоял нашу любимую Родину..." Эта последняя фраза понравилась Андрею больше всего.
"Вот так и напишу... Завтра же... Узнаю адрес и напишу", - успокоенно согреваясь и засыпая, подумал Андрей.
На другой день, оглядываясь, чтобы никто не увидел, он опустил письмо в почтовый ящик.
4
Дни пошли один за другим, похожие, как солдаты в строю. Время теперь стиснулось командами "Подъем!" и "Отбой!". Разграфленное на минуты, оно заполнялось одним и тем же, повторяемым с утра до вечера: физзарядкой, завтраком, строевыми занятиями, обедом, потом опять занятиями, ужином, коротким, как перекур, "временем для личных надобностей" и усталым забытьем сна.
Карантин кончался, и новички, распределенные по взводам, становились в строй роты почетного караула.
Да, это было событие, которого с надеждой и опасением - а вдруг отчислят! - ждали, к которому готовились все, кроме Андрея. Он и не подозревал, как спрятанным, придирчивым взглядом следили за каждым шагом, за стойками и поворотами опытные командиры, ревнивой придирчивостью своей похожие на тренеров, отбирающих самых лучших в сборную страны.
Андрей готовился к другому - упрямо, с неостывающей надеждой ждал он ответа от министра обороны, уверенный, что обязательно удостоится внимания этого самого высокого воинского начальника. И это томительное, каждодневное ожидание крутой перемены в жизни, ожидание торжества справедливости, в которую он верил неколебимо, придавало сил. Он послушно жил жизнью, строго заключенной в пределы забора, выполнял все, что положено выполнять молодому солдату, но прилежности и старания не выказывал и смотрел на все, даже на себя, стоящего в строю, как бы глазами постороннего человека. Словно два Андрея существовали в нем одновременно: один - равнодушный, как робот, механически исполняющий команды; другой - живой, ранимый по пустякам, обиженный жестоким, несправедливым поворотом судьбы. Этот второй пристально наблюдал за первым и сочувствовал ему. Белый парашютик ВДВ миражно покачивался в небе и не давал покоя.
Взвод новичков бросили "на прорыв" - на кухню. Картофелечистка гудела ровно и, разогреваясь, голодно позванивала. И в тот миг, когда, взвыв от удовольствия, она приняла в скрежещущую утробу новую порцию картошки, ее натужный гуд заглушили другие звуки, внезапно ударившие в окна. Ахнули рассыпчато медные тарелки, взвился серебряный голос трубы, басовитому рокоту барабана переливчато откликнулись флейты - и заходили ходуном, забились о стены казарм, заметались в тесноте плаца оглушительные ритмы марша.
Они бросились к узкому окошку - из-за угла казармы выходила на плац радужно-нарядная, яркая и лощеная, как на переводной картинке, колонна солдат. Нет, это были три совершенно разные колонны, слитые маршем в одну.
Впереди за огненно подрагивающим знаменем шли высокие и стройные, один к одному, как на подбор, перетянутые белыми ремнями парни в светло-серых шинелях, в серых каракулевых шапках, и черно-глянцевые их сапоги - шаг в шаг - словно выводили на асфальте какую-то свою мелодию, помогая оркестру, который восторженно гремел им навстречу. Лучась штыками, невесомо плыли над строем карабины - они были живым продолжением этих шагающих, резко разрубающих руками воздух солдат.
Правофланговым первого ряда шел сержант Матюшин. Да, это был он непривычно сосредоточенный, как бы загипнотизированный музыкой. "Вот теперь и ты топаешь" - со злорадством подумал Андрей, не признаваясь себе, что любуется сержантом. Матюшин же, словно почувствовав его взгляд, покосился вправо, и Андрей стыдливо отпрянул от окна.
За первой, общевойсковой, под своим - в сине-желтых лучах - флагом печатала шаг колонна солдат в голубых шинелях. Как будто на вертолете прямо на плац опустились летчики - от них веяло льдисто-холодным, бездонным небом, и у Андрея сладкой, щемящей тоской шевельнулось сердце: "ВДВ, почти ВДВ..."
За небесной этой колонной горделиво трепетал третий - бело-синий с красной звездой, серпом и молотом военно-морской флаг. Парни в черных шинелях, в черных брюках клеш отбивали черными ботинками по асфальту, как по бронированной палубе, свой марш морей. И над согнутыми локтями, над взметенными белым прибоем перчатками всплескивались, отсвечивали золотом якоря, якоря...
Сбоку всей этой серо-голубой, черной колонны то забегал вперед, то пятился, придирчиво вглядываясь в ряды, в лучистый частокол штыков, офицер в парадной шинели, с шашкой на золотистом ремне. Он что-то выкрикивал, стараясь пересилить оркестр, наверное, тут же, на ходу, делал замечания и очень был похож на дирижера, который управляет другой, вот этой шагающей музыкой - музыкой парадного строя.
- Командир роты майор Турбанов! - восхищенно проговорил Патешонков.
А Нестеров осведомленно пояснил:
- Встречный строй в полном составе. Поеду встречать премьер-министра Японии. - Он не отрывал глаз, впечатался щекой в стекло, провожая колонну, пока она не скрылась за поворотом. - Черт возьми, неужели меня не зачислят? Ну хоть бы замыкающим!..
- Хватит ныть! - не сдержался Андрей и, выражая полное безразличие, вернулся к картофелечистке. - Ну не возьмут... Свет, что ли, клином? Это же бутафория, показуха! Разве это моряки? Или, может, летчики? Да они ни моря, ни неба ни в жизнь не увидят. Плац - это да. Это их работа... Ать-два левой - и в столовую!
- Ну как у меня отмашка? Посмотри! - не обращая внимания на Андрея, умоляюще обратился Нестеров к Патешонкову.
И там - да, да, именно там, возле картофелечистки, когда Нестеров неуклюже, будто ломаным крылом, взмахнул рукой, изображая строевой шаг, Андрея осенила простая, но именно в простоте своей гениальная идея. Как он раньше не догадался? Нестеров рвется во встречный строй РПК, а его не берут: руки и ноги враздрай, хоть ты что! Роте нужен особый "шаг", роте нужна особая "рука". Не каждый сможет сделать то, что нужно этой роте. А он, Звягин, любуйтесь, пожалуйста!.. А может, и у него не получается? Не получается, и все. Координация не та, реакция да мало ли что?
* * *
Из серой, набухшей тучи, которая, казалось, нарочно повисла над плацем, сыпал мелкий, колючий дождь вперемежку со снегом. Ветер пронизывал насквозь, забираясь под воротник, в рукава шинели. Шли последние отборочные занятия. Сапоги, перемешивающие на асфальте грязную снежную кашицу, отсырели, отяжелели и не сопротивлялись холоду. Но Андрея согревало озорное ожидание: затея, кажется, удалась - никто из всего взвода не получил столько замечаний, сколько он.
- Что с вами, Звягин? - обеспокоенно поинтересовался лейтенант. - Не заболели? Портянки хорошо навернули?
- Плохому танцору всегда что-нибудь мешает, - отшутился Андрей. Значит, ноги не из того места растут...
- Жаль, - искренне посочувствовал лейтенант.
Покурили, поглотали теплого дымка и опять: "Выходи строиться", "Становись!". Затолкались, подравнивая шеренгу. И еще не стихший говор сразу оборвала хлесткая команда. Лейтенант повернулся и зашагал навстречу приближавшемуся от казармы офицеру.
Андрей узнал командира роты, который совсем не был похож на того юношески бодрого красавца в аксельбантах, что тренировал на плацу почетный караул. Худощавое, уже немолодое лицо выражало задумчивость и озабоченность.
- Товарищ майор! - вскинул лейтенант к козырьку руку, но тот мягко остановил:
- Вольно, вольно, продолжайте занятия.
Остановился в десяти шагах, спокойным, ощупывающим взглядом пробежал по шеренге. Андрею показалось, что он чуть дольше, чем на других, задержался на нем. Что-то похожее на усмешку мелькнуло в усталых глазах командира.