Людишки

У старика, вероятно, были внуки. Может быть, в одном из его карманов лежали гостинцы.

Наверняка. Во всяком случае, Фрэнку достался тот еще гостинчик пистолет. Фрэнк согнал с лица улыбку и, спрятав пистолет вместе с деньгами, запер чемодан и поставил его на пол в чулане без дверей.

Фрэнк и сам не понимал, зачем он оставил пистолет. Он, как и раньше, даже больше, чем раньше, не верил в насилие, и тем не менее в нем произошла какая-то перемена. Разумеется, Фрэнк сталкивался с насилием всю жизнь - и в тюрьме, и на улицах, - но оно никогда не подступало так пугающе близко. Насилие всегда было рядом, но Фрэнк никогда не оказывался в его средоточии, ему не доводилось совершать насилие или оказываться его жертвой, чувствовать, как пули впиваются в хладный труп, который он использовал в качестве щита. Всю свою жизнь Фрэнк был обыкновенным домушником; влез, украл, вылез, словно енот, разоряющий закрома. Так было до сих пор, и, Фрэнк надеялся, будет и впредь. Но теперь все изменилось. Все стало другим. Фрэнк вступил в неведомые пределы, хотя и не отдавал себе в этом отчета, и пистолет должен был послужить ему талисманом.

По кабельному телевидению показывали скабрезный фильм о том, как студент колледжа, вернувшись в свои дом на Беверли-Хиллз, не застал там никого, кроме новой горничной-шведки.

- Послушай, приятель, - сказал Фрэнк телевизору. - Я готов платить тебе по пятьдесят семь тысяч всякий раз, когда ты будешь показывать что-нибудь из настоящей жизни.

Где-то на середине картины Фрэнк уснул, а когда его разбудил стук в дверь, по телевизору шел черно-белый фильм про войну. Фрэнк выключил телевизор, поплотнее запахнул полотенце на талии и открыл дверь. За ней стоял чернокожий юноша с пиццей, в кепке с названием заведения. Фрэнк отвалил за обыкновенную пиццу целую кучу денег и распечатал коробку, но запах показался ему слишком резким. Тогда он прикрыл пиццу крышкой, вернулся в постель, лег и задумался.

Все изменилось. Фрэнк прошел сквозь зеркало, словно Алиса, но в Зазеркалье была совсем иная жизнь.

О чем говорила женщина-адвокат? О жизненном пути Фрэнка, о тонкой резиночке, связывающей его с тюремной камерой, и Фрэнк понимал, что она права. В той, прежней жизни Фрэнку было суждено бесконечное хождение по кругу. Побыв некоторое время на свободе, он неизбежно совершал ошибку, опять попадал в тюрьму, и это повторялось снова и снова. Аминь.

Теперь все изменилось. Круг разомкнулся. Фрэнк не сомневался, что рано или поздно ему припомнят и ограбление старика, и убийство толстяка Джоуи. Фрэнк не знал точно, на чем он попадется, будут ли это капельки слюны, отпечатки пальцев или волокна одежды, но был уверен: ответственности не избежать.

Фрэнк верил в судебных экспертов едва ли не как в богов. Он верил, что эти люди всесильны, всемогущи и даже вездесущи. Стоит закону вновь протянуть свои лапы к Фрэнку Хилфену, следователи навесят на него убийство с целью ограбления, и тогда пиши пропало.

"Теперь мне нет ходу назад, - думал Фрэнк. - Все изменилось, все стало другим. Назад ходу нет".

Придется по совету Мэри-Энн взяться за пятимиллионное дело. Самое крупное дело его жизни.

Едва отдавая себе отчет в своих действиях, Фрэнк встал с постели, съел половину пиццы и запил ее холодной водой из-под крана. Похищение пяти миллионов долларов. Интересно, каково это?

Аннаниил

Потрясающе! Он сделал все сам! Я никоим образом не вмешивался в его действия и даже не встречался с Фрэнком Хилфеном с тех пор, как Мэри-Энн Келлини подвезла его до Омахи. (Он сберег ее визитную карточку - ну разве это не трогательно? Определенно в нем есть что-то волнующее и возвышенное. Фрэнк обречен на саморазрушение - да-да, в этом нет ни малейших сомнений - и все же продолжает трепыхаться, словно собака, которую одолели блохи.)

И уж конечно, он не забыл, о чем ему говорила Мэри-Энн. Он заварил кашу на свой страх и риск, не прибегая к моей помощи. Он рвется вперед так рьяно, что я, глядишь, не успею расставить по местам остальных.

Сьюзан до сих пор встречается с Григорием Басмановым, хотя и реже, чем прежде. Несмотря на то, что субботы и воскресенья отданы Энди Харбинджеру, она частенько звонит Григорию по будним дням, и я начинаю опасаться, что платоническая любовь не сможет заставить Сьюзан забыть своего старого дружка. Я боюсь, что нам придется вступить в более близкие отношения.

Ну почему все это так меня волнует? Пребывая в собственном обличье, я по-прежнему спокоен и послушен Его воле, но стоит мне вселиться в тело Энди Харбинджера, и я становлюсь все более издерганным, чувствительным и ранимым. У меня возникает такое ощущение, будто мне суждено еще очень многому научиться. Научиться? У кого? У Сьюзан Кэрриган?

21

Сегодня вечером по каналу "Пи-би-эс" должны были передавать репортаж о борьбе за сохранение культурного наследия человечества, борьбе против всего и вся, от кислотных дождей до бессмысленного вандализма. В газете говорилось, что речь пойдет в основном о деятельности международного общества охраны культуры. Утром Сьюзан позвонила из банка в Колумбийский университет Энди Харбинджеру - он преподавал там социологию - и, как обычно, оставила у секретаря кафедры сообщение. Энди перезвонил через полчаса, и Сьюзан пригласила его вместе посмотреть передачу.

- Помнишь, я тебе рассказывала о банкете в Москве, где я познакомилась с Григорием? Это та самая организация. Придешь?

- Обязательно. Когда начало?

- В девять вечера. Я приготовлю ужин.

- Красное? Белое?

Речь шла о вине, которое должен был принести с собой Энди.

- Сам решай, - ответила Сьюзан. - Я приготовлю цыплят.

По пути домой Сьюзан купила цыплят, картофель, зеленый горошек и салат трех сортов. Бродя по магазинам, она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы белого вина. Красное напоминало ей кровь. Сьюзан немедленно отогнала неприятную мысль, выругав себя за такие черные думы и понимая, что должна быть благодарна судьбе за появление в ее жизни мужчины, готового быть рядом и не требовавшего ничего. Впрочем, Сьюзан не переставала удивляться тому, что так ценит мужчину, который ничего не требует. А может, ей хочется, чтобы он проявил настойчивость? Может, намекнуть ему?