Людишки

Здесь камбузной команде прогуливаться разрешалось, но мало кто приходил сюда. Никто никогда и не стремился сделать это место сколь-нибудь привлекательным или приспособить его к каким-либо нуждам. Просто открытая всем ветрам площадка, опоясанная ржавыми леерами. Неровный стальной палубный настил был щедро покрыт темно-зеленой краской, сквозь которую, однако, проступала ржавчина. Сюда доносился оглушительный рев машины, площадку насквозь продувало ветром и осыпало водяной пылью. Палуба провоняла машинным маслом и пропиталась терпкими ароматами моря. А вдалеке над равнодушным океаном покачивался пустой горизонт.

И подвесной трап.

Потом Квану казалось, что он впервые заметил этот трап только спустя несколько недель. Эти стальные прутья, привинченные к обшивке "Звездного странника" и ведущие вверх, на такую же площадку двумя палубами выше. Установленные по правому борту на самом краю нижней палубы ступени тянулись мимо широкого обзорного окна одного из расположенных на корме баров и вели на какую-то несуразную площадку для пассажиров. В конце концов Кван углядел этот трап и сразу понял, что должен подняться наверх.

Но не по эскалатору: им могли пользоваться только официанты и лишь во время работы. Не по эскалатору: камбузной команде доступ туда был вообще заказан, за исключением тех случаев, когда требовалась неотложная врачебная помощь, да и то лишь в сопровождении одного из корабельных офицеров.

Дорогой из преисподней Квану служил этот трап. В первый раз китаец лез вверх, обуреваемый страхом, изо всех сил цепляясь пальцами за грубый металл прутьев. Дело было утром, в бурю, и на прогулку решились выйти лишь несколько пассажиров, абарс широким обзорным окном еще не открылся. Это был чисто пробный подъем, своего рода разведка. Забравшись на самый верх трапа и заглянув за палубный настил, Кван замер. Дрожь судна передалась и ему. Китаец принялся упиваться открывшимся зрелищем.

Пассажирская прогулочная палуба, овальная, как дорожка стадиона, опоясывающая все судно. Кван поразился, увидев бегунов трусцой, топавших мимо даже в такую погоду. Первым пробежал опрятный мужчина лет тридцати, со свирепым замкнутым лицом. Он не на шутку напугал Квана, но потом китаец понял, что физкультурники слишком поглощены заботами о собственных телесах и душах и вряд ли замечают окружающий мир. Маленькая физиономия в правом нижнем углу поля зрения не оказала на них никакого воздействия.

"Ночью никакого бега трусцой не будет", - напомнил себе Кван и полез вниз.

Выходные у Квана были по вторникам. Остальные шесть дней он вкалывал с восьми утра до одиннадцати, с часу до четырех дня и с семи вечера до одиннадцати ночи. Значит, только во вторник Кван мог пройти столь неожиданно обнаруженным путем, который, как он считал, вел в настоящий мир.

Кван по-прежнему носил ту одежду, в которой взошел на борт корабля: довольно приличные бурые свободные брюки, бордовую рубаху для поло и коричневые башмаки. Если побриться более тщательно, чем обычно (последние дни он запустил свою щетину), если говорить по-английски и не дрейфить, то он вполне может сойти за пассажира. В толпе европейцев наверху изредка поблескивали азиатские искорки. Попадались и американцы, а время от времени - даже негры. Только бы следующий вторник выдался погожим. При сильном волнении или под проливным дождем по трапу не подняться.

Вторник и впрямь выдался чудесный, хотя Кван узнал об этом только в девять вечера, когда вышел на кормовую палубу. На черном небе уже сияли миллионы звезд, а над самым горизонтом на востоке висел месяц - прямо по курсу, поэтому его свет не мог упасть на человека, лезущего по кормовому трапу. Единственная сложность заключалась в том, чтобы миновать широкое обзорное окно бара, но внутри было полно людей, занятых оживленной беседой и уже давно понявших, что ночью в этом окне едва ли удастся увидеть нечто более интересное, чем собственное отражение, а посему даже не смотревших в эту сторону.

Прильнув к железной стене, Кван лез мимо окна, мимо смеющихся, болтающих, выпивающих людей, лез все выше и выше. Наверху он остановился, чтобы переждать: совсем рядом раздражающе медленно брели в обнимку двое влюбленных. Они были так близко, что Кван мог бы протянуть руку и схватить даму за лодыжку.

Наконец они убрались. Схватившись за ограждение, Кван проскользнул под нижним горизонтальным прутом и вкатился на палубу. Он встал, отряхнулся и отправился на свою первую прогулку на вольном воздухе.

Даже сейчас в обеденном салоне еще были люди, но пассажиры расползлись и по комнатам отдыха, и по барам, которых тут было с полдюжины, и по двум игорным залам. Проходя через один из баров, Кван подхватил какой-то бесхозный стакан и унес его с собой - скорее для прикрытия, нежели для чего-то другого. Он никогда не был охоч до спиртного, поскольку не верил в полезность возлияний.

Но ведь нельзя же просто таскаться с бокалом в руке: рано или поздно придется хотя бы пригубить его. Вкус у зелья был терпкий и не очень приятный, но Кван продолжал потягивать питье и за удивительно короткое время почти осушил стакан.

Он был в одном из казино, когда ему пришло в голову, что пора бросать пить, если он не хочет, как придурок, слоняться с пустым стаканом в руке. Беда была в том, что Кван сосредоточил все внимание на пассажирах и на немудреном удовольствии гулять среди нормальных людей, а на самого себя внимания почти не обращал.

Пассажиры. Там, в баре, сидели главным образом европейцы. Загорелые, сытые, молодые и средних лет. В комнатах отдыха собрались в основном американцы; они были постарше, выглядели менее преуспевающими и дулись в карты. Ну а в казино, похоже, тянуло одних стариков.

Хотя нет, не только. Тут тоже мелькала миловидная молодежь. Вот, например, рядом с ним стоит загорелая до черноты блондинка и наблюдает за игрой в кости. Женщине было под тридцать. Рослая, стройная, скучающая, она смотрела на кости и костометателей раздраженно-завистливым взглядом. Заметив блондинку, Кван какое-то время исподтишка следил за ней, а потом сказал:

- Прошу прощения.