Людишки

- Надо думать, - ответила Пэми, подначивая женщину.

- Нет, это все для полиции, - пояснила та.

Пэми нахмурилась и подалась поближе к собеседнице.

- Гардероб для полиции? О чем это ты?

- Разумеется, я не хочу, чтобы меня отправили восвояси, - ответила женщина. - Представь себе, что у меня много денег.

- Так?

- А выгляжу я, как сейчас. Прихожу в билетную кассу, сую тридцать тысяч шиллингов и говорю: "Дайте-ка мне билет до Нью-Йорка". Знаешь, что они подумают?

- Что ты богатая, - сказала Пэми.

- Нет, про меня такое не подумают, - с горечью ответила женщина: она знала, что говорит. - Про меня подумают: наркотики. Вот маленькая девочка, без чемоданов, платит наличными за авиабилет. Девушка из глухомани, прежде никогда нигде не бывала, на прошлой неделе получила новехонький паспорт. Они позвонят в Нью-Йорк и скажут: "Приглядывайте за этой девицей, когда сойдет с трапа. Пошарьте у нее в лоханке, наверное, найдете мешочки с кокаином".

- А никакого кокаина нет, - сказала Пэми и рассеянно похлопала себя по промежности, словно хваля ее за непричастность к контрабанде наркотиков.

- Нет, но на тебя будут коситься, - сказала женщина. - Ты же не хочешь, чтобы полицейские пялились на тебя: ведь потом они объявят тебя нежелательной иностранкой, посадят на следующий самолет и отправят обратно. А обратно тебе совсем не хочется. Только не сюда.

- Да уж, не хочется, - согласилась Пэми.

- У меня уже все расписано, - похвасталась женщина. - Первым делом я куплю пару платьев поприличнее тех, что у меня уже есть. Потом чемодан. Потом получу паспорт. Потом пойду в турбюро и скажу, что мой богатый любовник, правительственный служащий, только что отдал концы и отписал мне все свои наличные деньги. Куплю билет в оба конца и прямо тут, в Найроби, заплачу людям из турбюро, чтобы сняли мне номер в нью-йоркской гостинице, в обычной туристской гостинице. Тогда я и сама буду выглядеть как обычная туристка, и никто не сочтет нужным придираться ко мне в аэропорту.

- Билет в оба конца? Зачем так тратиться?

- Тебя не пустят в Америку, если заподозрят, что ты хочешь там остаться.

- Да, у тебя и впрямь все просчитано, - восхищенно молвила Пэми.

- Это я так мечтаю, - ответила женщина. - Когда-нибудь я улечу с этой крыши. Если не на самолете, - она указала большим пальцем через плечо и через парапет, - то просто улечу. Так или иначе, но когда-нибудь мне суждено улететь. Мне нравится мечтать, что я полечу вверх, а не вниз.

Пэми сидела, подавшись вперед, уперев острые локотки в костлявые колени, смотрела на женщину и размышляла о разных способах передвижения по воздуху. Она молчала. На душе было спокойно. Страшные видения не преследовали ее, они остались внизу, в комнате.

Женщина повернула голову и устремила взгляд на восток.

- Вот и день, - сказала она. - Старый добрый новый день.

Пэми ничего не ответила.

10

Два завтрака в одно утро не лучшим образом действовали на конгрессмена Стивена Шлэрна. Он это предвидел, но куда было деваться? В сутках до черта часов, каждые два года проводятся перевыборы, а главная забота любого конгрессмена заключается в том, чтобы поддерживать связи. Газеты местного масштаба взяли за правило хотя бы раз в год поминать в статьях каждое семейство городка, дабы создать и поддержать впечатление, что такая-то и сякая-то газета - ваша газета и вам следует постоянно ее читать. У конгрессмена та же задача, только в уравнение добавляется еще и величина, обозначающая власть. Если семейство не пользуется влиянием, ему можно трафить и пореже, влиятельные же семейства требуют частых подтверждений своего влияния.

Вот откуда берутся два завтрака по утрам, зачастую два или три обеда днем, два ужина вечером, а во время избирательной кампании - еще и эти ужасные "закусоны" с представителями национальных меньшинств, которые продолжаются целыми днями с перерывом только на обед. Джерри Зейдельбаум, старший помощник конгрессмена, держал в чемоданчике изрядный запас пилюль пептобисмола, но даже они не могли свести на нет ущерб здоровью.

Первый завтрак нынче утром состоялся в восемь часов в желтом бетонном зале Рыцарей Колумба, озаренном яркими лампами дневного света. Тут собрались все тренеры Малой Лиги - местные предприниматели, добровольно тратившие свои деньги, силы и время (благие, очень благие порывы души), но лишь на деяния, которые они считали достойными настоящих мужчин.

Конгрессмен Шлэрн очень быстро понял, что быть настоящим мужчиной в восемь утра чертовски трудно, но коль скоро его задача заключалась именно в этом, он то и дело отпускал замечания в духе Гарри Трумэна: "Зададим им перцу" и так далее, сдобренные немного затасканными бейсбольными шуточками. Угощение исчерпывалось отвратной непрожаренной яичницей-болтуньей, похожей на головку маленькой сиротки Энни и имевшей вкус младенческой отрыжки; к ней подали венские колбаски, которые, похоже, несколько дней и ночей кряду коптились в крематории, и куски белого поджаренного хлеба, плававшие в топленом масле.

Прямая дорожка к внезапной остановке сердца. Конгрессмен ограничился кофе, выпив его ровно столько, сколько нужно, чтобы заработать изжогу. Он с часок поулыбался и со всей возможной быстротой покинул своих сотрапезников.

За рулем сидел Лемьюел, а сзади вольготно расположились сам Шлэрн и Джерри Зейдельбаум. Конгрессмен уныло жевал пептобисмол и слушал помощника, который наставлял его, как вести себя во время завтрака номер два.

- Может, хоть угощение будет более сносное, - предположил Джерри.

- Мне это не поможет, - ответил конгрессмен. - Мне бы с недельку вообще ничего не есть.

Джерри уже научился воздерживаться от замечаний, когда конгрессмен сокрушался по поводу своей горькой доли. Поэтому он просто возобновил наставления.

- Прием устраивает Ходдинг Кэйбел Карсон, президент университета Грейлинг.

- А, Грейлинг, - откликнулся Шлэрн и довольно улыбнулся, что случалось с ним крайне редко. - Кажется, однажды они присвоили мне почетную степень, не так ли?

- Дважды. Девять лет и три года назад.

- Премилое местечко. Стены увиты плющом, квадратный дворик, где можно всласть побродить. Вот куда мне следовало поступать.