В море !

- И он, разумеется, не хочет? - перебила адмиральша.

- Не хочет, Нина Марковна. И умно делает-с. Умно и похвально. Молодому моряку надо поплавать в океане, - когда еще представится случаи опять попасть в дальнее плаванье. А океан - превосходная школа, особенно для такого бравого офицера, как Николай Алексеич.

"Окончательно зарезал!" - пронеслось в голосе "бравого офицера", и он решил "исчезнуть" смеете с адмиралом, чтобы не компрометировать адмиральши своим долгим визитом и - главное - избегнуть первых взрывов ее гнева.

- Еще бы!.. Где же и учиться, как не в океане!.. И Ванечка, который так любит Николая Алексеича, всегда говорил, что из него выйдет отличный моряк... Очень рада за вас, Николай Алексеич! - прибавила адмиральша с веселой, обворожительной улыбкой, нервно сжимая в своем маленьком кулачке батистовый платок и чувствуя, что к горлу подступают слезы.

- Так до завтра, Нина Марковна? - проговорил адмирал, целуя ручку.

- Непременно, Василий Петрович, если только опять не зашалят нервы... А вы, Николай Алексеич, тоже бежать? - обратилась адмиральша к Скворцову, заметив, что и он собирается уходить. - Нет, я вас не отпущу... Полюбуйтесь, Василий Петрович, какие нынче молодые люди?.. Обещал мне показать Ниццу и хочет уходить... Оставайтесь и сейчас же поедем кататься...

- Это нехорошо, Николай Алексеевич, - заметил адмирал. - Надо слушаться начальства! - шутливо прибавил он и, пожав молодому человеку руку, ушел, обещая адмиральше навещать ее, пока "Грозный" здесь.

XXIV

Проводив адмирала до дверей, Нина Марковна медленно и слабой походкой, точно с трудом передвигая свои маленькие ножки, печально склонив на грудь голову, прошла к дивану и опустилась на него тихая, скорбная и подавленная, не произнося ни слова, не поднимая глаз, прикрытых длинными, густыми ресницами.

Несколько долгих минут прошли в томительном молчании среди тишины, царившей в этой уютной, небольшой комнате, залитой ярким светом чудного солнечного дня, врывавшимся в два большие окна. Звуки мандолины вдруг раздались под окном, и мягкий тенор уличного певца-итальянца донесся в комнату... Песенка, которую пел певец, говорила, казалось, о любви, о счастии... Адмиральша вздрогнула и снова замерла в своем безмолвном горе.

Такою Скворцов никогда не видал адмиральшу во все время их знакомства. Пораженный, он тоже притих в кресле, пощипывая свою бородку, смущаясь все более и более и чувствуя себя виноватым. Еще бы не смутиться молодому лейтенанту, и не догадывавшемуся о разнообразии репертуара хорошенькой адмиральши! Он ждал урагана, ждал взрыва упреков, проклятий, трагических жестов и истерики - и вдруг вместо всего этого перед ним эта маленькая, изящная женщина в виде покорной, безмолвной жертвы.

"И хотя бы она заговорила!" - подумал Скворцов, бросая тревожный взгляд на адмиральшу...

Слезы медленно катились по ее щекам. Она их не вытирала, и эти слезы как бы свидетельствовали о великости преступления молодого лейтенанта.

Наконец она произнесла:

- Николай Алексеич... объясните мне... я не могу понять... что все это значит?

"О господи! Что за кроткий, мягкий голос! И сколько покорности в ее взгляде! Как она изменилась в характере за это время! Решительно следует ей сказать всю правду!" - подумал Скворцов.

- Нина Марковна, - начал он тихим и робким, слегка дрожащим голосом, каким говорят подсудимые, сознающие свою вину и надеющиеся на снисхождение такого же доброго на вид судьи, каким в настоящую минуту казалась адмиральша, - я не стану перед вами оправдываться... Я хотел вам все объяснить, когда вы звали меня в Россию, но пришел адмирал, и вы от него узнали, что я иду в Тихий океан, хотя бы мог остаться и мог бы даже с сами уехать в Россию... Но я не поеду. Не могу и не смею ехать. Я не достоин той привязанности, какую имел честь заслужить... Вы навсегда останетесь светлым, чудным воспоминанием в моей жизни, но...

На этом месте Скворцов запнулся, приискивая возможно деликатную форму выражения, и после паузы продолжал:

- ...Но, проверив в разлуке свое чувство, я пришел к заключению, что оно не такое сильное и глубокое, каким я его считал прежде... Это была не настоящая любовь, Нина Марковна, а увлечение, безумное, страстное, но только увлечение... Я чувствую, что не мог бы дать вам счастья, какого вы стоите, и решил, что всего лучше нам расстаться... Простите, Нина Марковна, но я обязан это сказать по чистой совести... Я виноват, что, из боязни причинить вам зло, не написал всего этого раньше. Но я думал, что вы сами догадаетесь...

Проговорив свою защитительную речь, Скворцов ожидал приговора не без некоторой наивной надежды получить если не полное оправдание, то по крайней мере снисхождение. Адмиральша, казалось, так кротко и терпеливо слушала, ни разу не прерывая и все время склонив голову на руку. Правда, выражения ее лица он не видал, лицо было прикрыто рукой, но, судя по спокойствию адмиральши, надо было думать, что она поймет и вполне оценит всю искренность и деликатность его объяснения.

Но в ту же секунду Скворцов увидал внезапное превращение. Кроткое, притихшее, покорное создание снова сделалось прежней бешеной адмиральшей. Грозная и решительная, с сверкающими глазами, раздувающимися ноздрями и судорожно подергиваемой верхней губой, необыкновенно красивая в своем гневе, она, словно ужаленная, вскочила с дивана и крикнула ему знакомые слова:

- Так вот ваша расплата за то, что я всем для вас пожертвовала, и за то, что я так вас любила! Вы увлекли порядочную женщину, а затем: "простите, я увлекался". Благородно, очень благородно! О, подлый обманщик! К чему вы клялись в любви? Зачем писали нежные письма? Зачем еще сейчас, полчаса тому назад, вы так горячо меня целовали и говорили, что так рады меня видеть? Значит, все это была ложь, одна ложь и притворство.

И, чувствуя всю жгучую боль оскорбленного самолюбия избалованной женщины, которой говорят, что ее не любят, обманутая в своих ожиданиях, адмиральша разразилась целым потоком обвинений.

Он - негодяй, каких она еще не видывала. Негодяй и лжец, вкравшийся, как вор, в сердце доверчивой женщины и обольстивший ее своими речами... Не он ли клялся в вечной любви!? Не он ли ползал у ее ног, вымаливая ласки!? И она имела глупость поверить искренности, поверить клятвам и, тронутая ими, сама, глупая, имела несчастье полюбить его... и первый раз в жизни нарушить долг порядочной женщины... О, презренный человек! Ведь из-за него она обманывала благородного Ванечку! Из-за него он, быть может, втайне страдает! Из-за него ее жизнь разбита и в душе вечное раскаяние, что она была неверной женой...

- Вы, вы, подлый, развратный человек, во всем виноваты! - закончила адмиральша трагическим шепотом, вся побледневшая, и подняла обнаженную руку, словно бы призывая проклятие на опущенную голову "подлого человека".

Это, наконец, взорвало Скворцова, и он проговорил:

- Но позвольте, Нина Марковна... Разве уж я так виноват, как вы говорите?.. Разве я, в самом деле, изверг, а вы моя жертва?.. Припомните все... Чего вы хотите? Чтоб я сделался снова тем покорным рабом, каким был, и чтоб вы опять терзали меня сценами ревности, упреками и пугали меня валерьяном?.. Благодарю покорно! Я свободы хочу, а не цепей... А главное...

- Уходите! Я вас презираю! - злобно прошептала адмиральша и указала своей маленькой ручкой на дверь.

Скворцов поклонился и вышел. Очутившись на улице, он облегченно вздохнул.

На следующий день адмиральша известила Тыркова, что она больна и, к сожалению, не может приехать на "Грозный". Вместе с тем она писала, что доктор, приглашенный ею вчера вечером, - так она чувствовала себя нехорошо, нашел, что ветры, дующие в Ницце, очень вредны для неврастеников, и советовал ей, как можно скорее, уехать куда-нибудь в Италию, и она завтра же уезжает и просит адмирала приехать проститься.

Побывав в Риме и в Неаполе и почувствовав себя здоровой, адмиральша через месяц возвратилась в Петербург. На вокзале ее встретили Иван Иванович и Неглинный, оба радостные и сияющие. И адмиральша так крепко пожала руку Неглинного и так ласково взглянула на него, промолвив, что рада его видеть и соскучилась без него, что Неглинный чуть не заплакал от восторга, зардевшись, как маков цвет. И вскоре после возвращения в Петербург, однажды вечером, когда Иван Иванович был в Английском клубе, а адмиральша после ванны сидела в своем кабинете в капоте с распущенными волосами и хандрила, она послала за Неглинным. В этот самый вечер она рассказала ему историю своей жизни, сообщила, как она несчастна и как ценит такого верного друга, как милый Василий Николаич, и, осчастливив совершенно неожиданно молодого "друга" поцелуем "сестры", несколько, впрочем, долгим и страстным для такого назначения, заставила-таки Иосифа Прекрасного не только признаться в безумной любви и покрыть поцелуями и слезами ее маленькие ручки, но и восторженно объявить, что он готов сию же минуту умереть за нее. Приказывайте!! Она улыбнулась нежно и кротко и разрешила ему жить на божьем свете, тем более, что и сама чувствует к нему нечто более, чем дружбу. И через несколько дней адмиральша уже сделала влюбленного Неглинного самым счастливым человеком в подлунной, вернейшим своим рабом и лучшим комиссионером в Петербурге, причем находила, что милый Вася далеко не такой балбес, каким она его прежде считала.