В море !

- Да, - виновато прошептал Скворцов.

- И не решаетесь сказать об этом Ниночке, чтобы не огорчить ее?

- Не решаюсь...

- Это понятно, - промолвил адмирал и опустил голову в каком-то печальном раздумье.

- Что ж, пожалуй, вы и правы... Лучше уехать и испытать себя, - наконец, проговорил он. - Я сегодня же напишу о вас министру... И, конечно, Ниночка не должна знать, что вы уезжаете добровольно... Это огорчит ее еще более... Она вас так любит, а вы... Бедная Ниночка! - прибавил грустным тоном адмирал.

И после минуты молчания заметил, удивленно качая головой:

- Какой вы, однако, безумец, Николай Алексеич!

И больше ни слова упрека.

Двери тихо отворились в эту минуту, и в кабинет вошла Нина Марковна, свежая, хорошенькая, блестящая о своем белом капоте и маленьком чепце, который необыкновенно шел к ней. При виде Скворцова в кабинете мужа, молодая женщина изумилась, и, приостанавливаясь у порога, воскликнула:

- Я вам не мешаю, господа?..

- Что ты, Ниночка! - проговорил адмирал, успевший незаметно мигнуть Скворцову, как бы рекомендуя осторожность, и, поднявшись с кресла, пошел навстречу жене поздороваться. Он почтительно поцеловал ее маленькую ручку, а Нина Марковна поцеловала его в лоб.

- А вас какой счастливый ветер занес к нам так рано. Николай Алексеич? спросила она, протягивая руку Скворцову и с подозрительной пытливостью взглядывая на мужа и на молодого человека.

- Это я, Ниночка, зазвал Николая Алексеича, я, милая... Гляжу: он мимо идет... Ну, я позвал, чтобы распушить его, зачем вчера не был... И распушил, будет помнить! - весело прибавил адмирал, принимая свой обычный, простовато-добродушный вид.

- В самом деле, отчего вы вчера не были?

- Голова болела...

- Потому-то вас и не было целый день дома?

- Что, влопались, батенька? - пошутил Иван Иванович, делая вид, что не замечает едва слышной тревожной нотки в голосе жены.

- Я целый день в клубе был... Зачитался в библиотеке.

Хорошенькое личико Нины Марковны слегка омрачилось, брови сдвинулись и верхняя губа вздрогнула. Она, видимо, сдерживала свое неудовольствие и пытливо смотрела в глаза Скворцова, точно спрашивая: лжет он или нет?

- Честное слово, в клубе, - поспешил повторить молодой человек.

- Да мне разве не все равно, где вы были? - с раздражением заметила адмиральша, отворачиваясь, и, обращаясь к мужу, сказала:

- Чудные дни, Ванечка, стоят... Пора бы и на дачу...

- Конечно, пора... Хочешь завтра переехать?..

- А как же ты?

- Я тоже дня через три на корабль переберусь, Ниночка. Буду приезжать, пока не уйдем. Да вот и Николая Алексеича просил погостить у нас на даче... Что ему делать-то в городе?.. По крайней мере подышит свежим воздухом... Не бойтесь, Ниночка не стеснит вас... Можете, когда угодно, уезжать в Петербург, слушать венгерок, Николай Алексеич. Они ему очень понравились, Ниночка... Он рассказывал, как третьего дня в Аркадии их слушал... Попроси и ты его, Ниночка, а то он стесняется...

- Что ж, милости просим, Николай Алексеич... Ванечка прав: я не буду вашей тюремщицей, на этот счет можете быть покойны.

Скворцов поблагодарил и сказал, что воспользуется приглашением.

- Ну, вот и отлично; а теперь, Ниночка, угости его кофе. Он до него охотник, а мне надо скоро на корабль.

Адмиральша с молодым человеком ушли, и адмирал тотчас же принялся писать письмо к министру, убедительно прося его назначить Скворцова на "Грозный" и расхваливая лейтенанта, как отличного офицера.

"А как она его любит!" - промолвил адмирал, запечатывая письмо своей большой гербовой печатью, и грустно вздохнул.

IX

Через два дня после объяснения с адмиралом, Скворцова потребовали в экипаж. Экипажный командир, высокий, плотный брюнет, лет пятидесяти, объявил, что Скворцова вызывают телеграммой немедленно явиться в главный штаб.

- Что такое случилось? Зачем вас требуют, Николай Алексеич? - с испуганным лицом и с тревогой в голосе спрашивал экипажный командир, раболепная трусость которого перед начальством вместе с его легендарными "угольными операциями" во время трехлетнего командования броненосцем в кругосветном плавании были в Кронштадте ходячим анекдотом, и зубоскалы мичмана так и называли каменный дом, купленный экипажным командиром вскоре после возвращения из плавания и записанный конечно на имя жены, - "угольным домом".

Молодой лейтенант, не желавший раньше времени разглашать свою "тайну", дипломатически отвечал, что не знает, зачем его требуют.

- Не напроказили ли вы в Петербурге, где-нибудь там в Аркадии или Ливадии-с... Кутнули и... какой-нибудь скандал-с, а? - Или - еще того хуже не встретил ли вас кто-нибудь из высшего морского начальства, а вы чести не отдали или не по форме были одеты?.. А я отвечай! Мне за вас будет выговор-с! Совсем не бережете вы, господа, своего экипажного командира, а, кажется, я не заслуживаю этого, - брюзжащим тоном продолжал экипажный командир.

Скворцов поспешил успокоить его.

Он ничего не напроказил и никого из начальства не встречал.

- Ну, так поезжайте поскорей в Петербург... Торопитесь и немедленно в главный штаб... Разумеется, в мундире... Имейте в виду, что я объявил вам о телеграмме в двенадцать часов двадцать минут-с, как только получил! предусмотрительно прибавил экипажный командир, взглядывая на часы.

Скворцова незачем было и торопить. Откланявшись, он, радостный и веселый, не сомневавшийся, что плавание "выгорело", быстро собрался и через четверть часа, одетый в полную парадную форму, с треуголкой в руках, уже летел на пароход, отправляющийся в Ораниенбаум. С парохода он сел на поезд, и с поезда поехал прямо в адмиралтейство.

Было ровно три часа, когда он явился в большую, пустую в эти часы приемную и, обратившись к младшему адъютанту штаба, сидевшему за столом, торопливо и взволнованно доложил, что он, лейтенант 6-го флотского экипажа Скворцов, вызван сегодня телеграммой в штаб и покорнейше просит доложить его превосходительству.

- Потрудитесь подождать. Адмирал теперь занят, - в ответ на взволнованное и нетерпеливое заявление Скворцова умышленно равнодушным тоном проговорил хлыщеватый на вид, молодой, чернявый штаб-офицер в пенснэ, находя, по-видимому, большое удовольствие осадить, так сказать, на всем бегу лейтенанта.

И с этими словами адъютант принял сосредоточенный деловой вид и опустил глаза на лежавшие перед ним бумаги.

- Скажите, пожалуйста, не знаете ли, зачем меня требовали?

Вероятно адъютант нашел, что в тоне вопроса, заданного Скворцовым, не было достаточно почтительности и не было той льстивой нотки, которую так любят штабные господа, потому что он не без презрительной улыбки оглядел в пенснэ лейтенанта с ног до головы, словно бы недоумевая его фамильярности, и, слегка растягивая слова, отчеканил с аффектированной холодной вежливостью:

- Не имею чести знать-с о таком важном событии.

"Скотина!" - подумал Скворцов, получив "обрыв", и, несколько сконфуженный, отошел в дальний конец приемной и стал у окна.

Прошло добрых десять минут. Хлыщеватый адъютант, видимо изнывавший от скуки, покручивал свои красивые усы, рассматривал длинные ногти, подрагивал ногами, взглядывая по временам на молодого офицера, точно желая убедиться, достаточно ли он "приведен в христианскую веру", - как вдруг в дверях появилась молодцеватая фигура самого начальника штаба, видного, щеголевато одетого, довольно моложавого адмирала, несмотря на его шестой десяток, с строгим, холодным взглядом маленьких глаз и с надменно приподнятой головой, покрытой заседевшими белокурыми кудреватыми волосами.

- Господин Скуратов! - позвал он адъютанта.

Тот, словно мячик, подпрыгнул со стула, подлетел к адмиралу и почтительно наклонил голову.

Адмирал отдал адъютанту какое-то приказание и, заметив Скворцова, вытянувшегося в струнку, спросил:

- Ко мне?

- Точно так, ваше превосходительство. Лейтенант Скворцов. Вызван, по приказанию вашего превосходительства, телеграммой, - доложил адъютант.