Страница 11 из 27
Именно в спекуляциях с эфиром увязли лучшие умы конца XIX века. Но в 1898 г. разразилась катастрофа: опыт Майкельсона и Морли разрушил гипотезу эфира. Свидетельства этого краха можно найти во всех произведениях Анри Пуанкаре. Пуанкаре, гениальный математик, чувствовал, что его безмерно тяготит бремя XIX века – тюремщика и палача фантастического. Он бы открыл относительность, если бы посмел это сделать. Но он не осмелился. «Ценность науки», «Наука и гипноз» – это книги отчаяния и самоустранения. Для него научная гипотеза никогда не бывает верной, она может быть только полезной. Как в испанской гостинице – там можно найти только то, что ты принес с собой. По мнению Пуанкаре, если бы Вселенная уменьшилась в миллион раз, а мы – вместе с ней, то никто бы ничего не заметил. Спекуляции бесполезны, так как они оторваны от всякой чувственной реальности. Этот аргумент цитировался до самого начала нашего века как образец глубокомыслия. До того самого дня, когда один инженерпрактик заметил то, о чем всегда знал колбасник, – ведь окорока-то падают. Вес окорока пропорционален его объему, но крепость веревки пропорциональна только длине ее отрезка. Если вся Вселенная сократится только на одну миллионную, то под потолком не останется ни одного окорока! Бедный великий Пуанкаре! Этот мастер мысли писал: «Одного здравого смысла достаточно, чтобы понять, что разрушение города посредством лишь полукилограмма металла – это вполне очевидная возможность».
Неожиданно двери к бесконечным возможностям человека, материи, энергии, пространства и времени, тщательно запертые XIX веком, разлетелись вдребезги. Наука и техника сделали потрясающий скачок, и сама природа познания была поставлена под вопрос.
Грядет, однако, не только прогресс, но и трансформация. В этом другом состоянии мира должен измениться и характер самого сознания. Огромная пропасть отделяет человека от человечества, наше общество – от нашей же цивилизации. Мы живем идеями, моралью, социологией, философией, психологией XIX века. Мы смотрим, как поднимаются в небо ракеты, как нашу Землю сотрясают тысячью новых вибраций, а сами посасываем трубку Тома Ячменное Зерно. Наша литература, наши философские дискуссии, наши идеологические конфликты, наша позиция по отношению к действительности – на все это ответ за дверьми, которые должны быть разломаны.
«Маркиза пила чай в пять часов». Валери говорил, что нельзя писать подобные вещи, войдя в мир идей, в тысячу раз более сильный, в тысячу раз более реальный, чем мир сердца и чувств. Антуан любил Мари, которая любила Поля; они были очень несчастны и очень ничтожны. И это литература! А тем временем мысль влечет за собой подлинные трагедии и драмы, перерождает существа, потрясает цивилизации, мобилизует огромные человеческие массы.
Конец XIX века отмечен расцветом театра и буржуазного романа, и литературное поколение 1885 г. тотчас узнает себя в зарисовках Анатоля Франса и Поля Бурже. Одновременно в области чистого сознания разыгрываются куда более значительные и захватывающие драмы, чем среди героев «Развода» или «Красной лилии». С новой силой возобновляется полемика между материализмом и спиритуализмом, между наукой и религией. Для наследников позитивизма Тэна и Ренана ирреальное неожиданно становится возможным – под напором новых открытий рушатся стены недоверия и мир предстает как романтическая интрига с перипетиями персонажей, предательствами, противоречивыми страстями, спором иллюзий.
Например, если принцип сохранения энергии оказывается ложным, что мешает медиуму создавать эктоплазму из «ничего»? Если магнитные волны проходят сквозь землю, то почему этого не может сделать мысль? Если все тела излучают невидимые силы, то почему невозможно астральное тело? Если есть четвертое измерение, то не является ли оно обиталищем духов? Мадам Кюри, Крукс, Лоди занимались столоверчением. Эдисон пытался построить аппарат, посредством которого можно было бы общаться с умершими. Маркони в 1901 г. был уверен, что принял послание марсиан. Саймон Ньюкомб нашел совершенно естественным, что один медиум материализует раковины из Тихого океана. Вторжение ирреальной фантастики опрокидывает исследователей реальной действительности.
Но старая гвардия позитивизма пытается противостоять этому потоку. И во имя Истины, во имя Реальности она отказывается от всего разом: от Х-лучей и эктоплазмы, от атомов и душ умерших, от четвертого состояния материи и от марсиан. Так между фантастикой и реальностью разыгрывается сражение – зачастую абсурдное, слепое, беспорядочное, которое случается всякий раз во всех формах мысли, во всех областях: литературной, социальной, философской, моральной, этической. Порядку суждено восстановиться именно в физической науке, и не путем регрессии или каких-либо удалений, но посредством восхождения на высшую ступень. Именно в физике рождаются новые концепции. Этим мир обязан усилиям таких титанов, как Ланжевен, Перрен, Эйнштейн. Появляется новая, менее догматичная наука. Открываются новая реальность. Как и во всяком большом романе, в итоге не оказывается ни добрых, ни злых.
Где же мы сегодня? Открыты почти все двери здания науки, но физика уже почти без стен: собор, весь состоящий из стекла, где отражаются отблески иного, бесконечно близкого мира.
Материя, как и дух, заключает в себе неисчерпаемую энергию и неисчислимые возможности. Логика «здравого смысла» более не существует. В новой физике одна и та же теорема может быть одновременно и верной, и ложной. «А х В» больше не равно «В х А». Одна и та же сущность может быть и конечной, и бесконечной. Границы возможного уже не определяются одной лишь физикой.
Один из самых удивительных признаков открытости физики – это введение такого понятия, как «странность». Речь вот о чем. В начале XX века наивно полагали, что для определения частицы достаточно двух, самое большее – трех чисел, обозначающих ее массу, электрический заряд и магнитный момент. Для более полного описания частицы потребовалось добавить еще одну величину, которую назвали «спин». Вначале думали, что эта величина соответствует периоду обращения частицы вокруг самой себя, – нечто такое, что, например, для планеты Земля соответствовало бы 24-часовому периоду, регулирующему смену дня и ночи. Но заметили, что никакое упрощенное объяснение такого рода не годится. Спин – это просто спин, количество энергии, связанное с частицей. Математически он представляется как вращение, без того. чтобы в частице на самом деле что-то вращайтесь.