Арабские скакуны

Зелёный наклонился к печальщику, тот выслушал его и обратился к зелёной:

- Дайте, пожалуйста, ключ!

Зелёная неловко улыбнулась.

- Надо предъявить документы, - сказала она. - Без паспорта нельзя. И заверенное свидетельство.

Я достал выданные Аллой бумаги, все сразу передал зелёной. Та профессиональным жестом их пролистнула, выбрала нужную, прочитала, сложила, сунула в карман халата, остальные бумаги вернула.

- Хорошо, - одобрила она. - Теперь, пожалуйста, паспорт.

Я дал ей паспорт канадца. Герб, шрифт, бумага, цветное фото, водяные знаки. Зелёная посмотрела на меня, сверила мою физиономию с фотографией в паспорте, сравнение вышло не в пользу физиономии.

- Я был болен, - сказал я, пытаясь унять биение сердца, - сначала был болен, потом попал в аварию, ехал из Эдмонтона в Торонто, занесло...

- Здесь разные фамилии, - полушепотом сказала зелёная. - В доверенности и в паспорте - разные фамилии.

Зелёный наклонился к её уху и что-то жарко зашептал, поглядывая на мою босую ногу. Зелёная что-то сквозь зубы отвечала.

Печальщик решил воспользоваться моментом и ровным голосом, без интонаций, заговорил:

- Было несколько попыток объявить организацию вашего сына тоталитарной. Были инициативы прокуратуры, по жалобе матери одного из молодых людей, который начал посещать собрания, работать в вегетарианском кафе, а его мать решила, что этот молодой человек приобрел нетрадиционную сексуальную ориентацию, что раз он решил не жениться на девушке, которая ждала его, пока он служил на военно-морском флоте подводником, причем, пока девушка ждала, она отказала многим, и значит...

Переговоры зелёных окончились, зелёная вынула из кармана связку ключей.

- Спасибо, - сказал я печальщику, - мне было очень интересно.

Зелёная вставила ключ в скважину и повернула.

- Прокуратура обязала нас дверь зала номер три всегда держать запертой, - сказал зелёный. - Если вам что-то понадобится или вы захотите из зала номер три выйти, вы просто постучите. Вот так, - зелёный три раза стукнул по дверной коробке двери зала номер три. - Тук, тук, тук! Понятно?

- Понятно! - сказал я, зелёная открыла дверь, я вошел, и за мной заскрежетал замок.

Тело лежало накрытое простыней, ногами к двери, у изголовья, на табуретке сидела Дженни, прямая спина, панковский прикид, зал номер три был освещен ярким светом люминесцентных светильников, но для Дженни это значения не имело: на её глазах была шелковая темно-синяя лента.

- Здравствуйте, Па, - сказала Дженни. - Как вы себя чувствуете? У стены есть свободная табуретка, можете сесть.

- Спасибо, Дженни, спасибо, - ответил я, - но мне хотелось бы взглянуть на него, я ради этого и приехал, я...

Дженни встала, удивительно уверенным для слепой движением поймала край свисающей простыни, простыню подняла: на каталке лежал длинный чернокожий молодой человек, с бритой головой, в светло-синем костюме, розовой рубашке, с темно-синим галстуком. Большие кисти рук были в перчатках, на глазах такая же шелковая лента, что и у Дженни.

- Это он, - предупреждая возможные вопросы, сказала Дженни, - ваш сын.

Показав кривоватые зубы она улыбнулась и сняла свою повязку: у Дженни были маленькие, быстрые глаза, они, осваивая видимый мир, перескакивали с одного предмета на другой, я был для нее, для обретшей зрение, одним из предметов.

- Вы, до того как постучите в дверь, до того, как это тело запаяют в цинк, дотроньтесь до него, хотя бы до края простыни, - сказала Дженни. Потом уже будет поздно...

Я протянул руку. Но прикасаться не стал: мне не нужно было новое видение, новое знание, откровение, я уже получил всё, все богатства мира.

- Нет? - Дженни была, кажется, удивлена. - Как знаете... Ну, теперь стучите, тук-тук-тук!

За окном зала номер три каркали вороны, там была осень, там ощущалось дыхание с севера, там у входа в морг стояли ожидающие меня люди.

- Я вас таким и представляла, - сказала Дженни и накрыла тело простыней.

Там, за окном зала номер три, разрыв между представляемым и реальным был еще меньше, там он стремился к нулю, схлопывался, самоуничтожался. Там всё равнялось самому себе. Холодный кафель был в этом морге, очень холодный. Я не хотел стучать в дверь. Никто не мог заставить меня это сделать. Я сел на табуретку возле стола, уронил голову в ладони.

- Сынок! - сказал я. - Сыночек...