Не все

— Альфред, может быть, когда-нибудь вы что-то напишете если не для меня, то для моего оркестра?

Тот ответил:

— Я подумаю.

До этого Володя исполнял его «Сюиту в старинном стиле» для скрипки и фортепиано и прелюдию «Памяти Д. Д. Шостаковича». Впоследствии Володя переложил эту сюиту для камерного оркестра. Спиваков попросил однажды у Шнитке разрешения добавить в одном месте аккорд клавесина, повторив его еще три раза. Шнитке долго думал, и Володя на свой страх и риск прибавил эти два такта. Когда вышла запись, Шнитке сказал:

— Вы были правы, этого действительно не хватало.

Впоследствии из этого невинного диалога и истории с двумя тактами клавесина выросла обида. Как-то раз Шнитке позвонил очень обиженный:

— Мне передали, что вы давали интервью по радио, в котором говорили, что я попросил вас переложить и исполнить мою «Сюиту в старинном стиле». Я никогда никого ни о чем не просил!

Володя сказал:

— Альфред, вы меня неправильно поняли. Единственное, что я мог сказать, что я исполнил с оркестром сюиту, а у вас попросил разрешения дописать три аккорда.

Шнитке, кажется, не очень поверил. Было ясно, что его кто-то хорошо «накрутил». В этой ситуации с интервью Володя не стал оправдываться и переубеждать Альфреда. Отношения их совсем сошли на нет, тем не менее Володя часто исполнял в концертах его сочинения.

Потом мы уехали на Запад, Альфред жил в Германии и в то время уже очень сильно болел. На одном из концертов фестиваля Шлезвиг-Гольштейн, транслировавшемся по всей Германии, Володя исполнял сонату для скрипки и камерного оркестра, написанную Шнитке еще в 1963 году. Спивакова вдруг позвали в антракте к телефону. Звонил Шнитке из Гамбурга:

— Я хотел вам сказать: я только что слушал свою сонату в вашем исполнении — это воплощенная мечта композитора!

Альфред говорил медленно, затрудненно произнося слова. Володя был потрясен. Шел 1993 год. А в 1994 году на фестиваль в Кольмар пришел запрос Спивакову от какого-то камерного английского оркестра с просьбой разрешить первое исполнение только что написанного произведения Шнитке, посвященного ему. Они хотели исполнить его на фестивале в Великобритании, посвященном шестидесятилетию композитора. Но поскольку право «первой ночи» принадлежит Спивакову и «Виртуозам», которые этот опус еще не исполняли, они обращались к нему с этой просьбой. На что Володя сказал:

— Я знаю эту путаницу — «Виртуозов Москвы» всю жизнь на Западе путают с «Солистами Москвы». Наверняка это что-то, написанное для Башмета. Ответьте, что Шнитке мне никогда ничего не посвящал, поэтому ни разрешать, ни запрещать я ничего не могу.

Мы встретились с Башметом на музыкальном круизе на корабле «Мермоз», это был очередной период нашего примирения. Я всегда старалась их соединить, сделать так, чтобы они общались. Необязательно дружить и пить водку с утра до ночи, играть в бильярд и вместе гоняться за бабами. Можно просто выходить вместе на сцену.

Как-то мы с Юрой сидели на палубе, и я попросила телефон Ирины Шнитке, чтобы узнать, как Альфред, и прояснить себе немного эту историю с английским оркестром. Вдруг Шнитке действительно что-то написал? Юра поднял меня на смех:

— Не звони, не позорься, не унижайся. Мне не хочется, чтобы ты подставляла Вовку. Во-первых, Альфред никогда в жизни ничего для него не писал. Поверь мне, уж я-то знаю. Как ты не понимаешь, Спиваков — это не музыкант Шнитке, не герой его романа. Это два разных полюса. Володя — популист, он работает на массы. Альфреду это противно. Идеал скрипача для него — это Гидон. А Гидона и Володю невозможно поставить на одну доску, они разные во всем. Я знаю, как работает Альфред. Если он пишет что-то для кого-то, он много раз звонит, советуется, контактирует с музыкантом. Когда он заканчивает, присылает первый вариант произведения со своей надписью сверху на титульном листе. Мне же посвящено столько сочинений, я знаю, что говорю. Альфред пишет только для тех, кто ему действительно дорог. Мы и так все стоим у него в очереди годами — и Гидон, и я, и Слава Ростропович. Мой тебе совет, выкинь это из головы, зачем Вову травмировать.

Хоть меня эти пассажи и резанули, больше к этой теме я не возвращалась.

Вскоре после смерти Шнитке в 1998 году я получила в Париже очередные бумаги от Издательства Сикорского, где издано несколько Володиных переложений. Они очень скрупулезно, по-немецки, годами перечисляют скромные авторские гонорары на счет. Что меня вдруг дернуло? Зная, что они издатели музыки Альфреда Шнитке, я позвонила директору Издательства Сикорского и спросила, существует ли какое-нибудь произведение этого композитора, посвященное Спивакову или «Виртуозам Москвы»?

— Конечно, существует посвященное Владимиру Спивакову, изданное в 1994 году, произведение для скрипки, тромбона, тенора, ударных инструментов и камерного оркестра. Оно есть в нашем каталоге, называется «Пять фрагментов по картинам Иеронима Босха». Мы только удивлялись, почему ваш муж никогда его не исполнял.

— Дело в том, что мой муж не знал о существовании этого произведения.

Директор издательства немедленно прислал нам запись исполнения с того английского фестиваля и ноты. Когда в Париж вернулся Володя, он увидел пакет на столе. В ответ на его вопросительный взгляд я сказала:

— Это тебе привет с того света — от Альфреда.

Он открыл партитуру, изданную Сикорским, на которой черным по белому было написано: «Владимиру Спивакову».

Произведение — совершенно удивительное. Для меня — шок, потрясение. Не концерт, не соната. Скрипка в нем — ведущий голос, а тенор — как музыкальный инструмент, которому отдана функция слова. Шнитке использовал стихи Эсхила и Райзнера. Во втором фрагменте тенор поет о том, что лягушка рождается весной, а умирает зимой и век ее короток, живет она в болоте. А человек приходит на эту землю, и когда он уходит, то воспаряет к Богу. Сам триптих Иеронима Босха называется «Сад наслаждений» — там совершеннейшее смешение: рай, ад. Я бы многое отдала, чтобы понять, что побудило композитора обратиться к этим источникам и написать такое произведение. И почему именно его Шнитке посвятил Спивакову? Почему мы не знали о нем четыре года? Володя считает — между звонком Шнитке после его исполнения сонаты тогда в Германии и этим посвящением есть прямая связь. Иногда музыканты могут понять друг друга без слов, без объяснений. И даже подавать друг другу знаки из разных, несоприкасающихся миров.

СОЮЗ СКРИПКИ И АЛЬТА

Я давно хотела написать о Башмете. Точнее, написать Башмету. Часто после очередной обиды — а их было немало, после очередной сплетни, раздутой до неимоверных масштабов, я хваталась за карандаш, чтобы выплеснуть все, что душило, не давало покоя, накатывало, как волна.

Взаимоотношения Спивакова и Башмета давно превратились в музыкальном мире Москвы в некий фельетон с бесконечным продолжением, их конфликт был на протяжении более десяти лет предметом нездорового любопытства и всяческих спекуляций.

Тень этого конфликта следовала за нами повсюду, став неким обязательным атрибутом. И только очень узкому кругу людей было известно, как тяжело оба переживают эту глупую размолвку, возникшую из ничего. И как оба боятся, не решаются, медлят сделать шаг навстречу, будто по инерции продолжая играть роли, написанные для них кем-то третьим.

Думаю, все дело в огромном взаимном притяжении Башмета и Спивакова. Ведь недаром говорят: от любви до ненависти… Володя старше Юры на десять лет. Башмет вспоминает, как был потрясен, когда, играя еще студентом в консерваторском оркестре на панихиде по Ю. И. Янкелевичу, слушал Спивакова, исполняющего концерт Гайдна. Как заплаканный Спиваков, справившись с волнением, вел звук так, что рука даже не дрогнула, как Юре тогда открылось очевидное — вот так должен звучать струнный инструмент! Потом очень скоро они стали выступать вместе: становление Юры совпало с самым началом взлета «Виртуозов Москвы». Как-то, немного выпив, Юра сказал мне: