Эдит Пиаф

На этот раз она заказала себе двадцать семь платьев, манто, всякую ерунду и семнадцать пар туфель… Она решила, что я тоже должна быть на высоте: «Я повезу тебя к Жаку Фату, ты не должна выглядеть рядом со мной, как нищенка. Помнишь, Момона, я тебе говорила, что буду одевать тебя у лучших портных?» Я все помнила и наслаждалась тем, что смогу напялить на себя самые дорогие роскошные тряпки! Я заранее предвкушала, как прошвырнусь в них по Елисейским полям!

Предвкушать-то предвкушала, да вышло иначе. Несмотря на то, что я уже называлась «матерью семейства», Эдит продолжала обращаться со мной как с молоденькой девушкой. По ее воле я носила сетку на волосах и не красилась. «Ты — как я, твой стиль — простота… У тебя лицо мадонны…» Раз я была как она — что могло быть лучше!

У Жака Фата, у Эма все ходили перед мадам Пиаф на задних лапках. Еще бы. Она оставляла у них миллионы за платья, которые не носила. Однажды у меня на глазах она за полчаса истратила на платья три миллиона! Когда покупки доставили на дом, она бросилась их примерять, но в другой обстановке ей показалось, что они к ней не идут: «Я не манекенщица, они на мне не сидят!» И платья остались висеть в гардеробе. В следующий раз все повторилось сначала. Эдит, всегда такая властная, твердо знающая, что ей надо, терялась, попадала под влияние продавца. «Понимаешь, Момона, великие модельеры знают свое дело».

Доказательства не заставили себя ждать.

Не успевали мы переступить порог у Фата, как начиналось кино: «Скорее, примерки для мадам Пиаф! Сообщите немедленно мсье Фату…»

Сплошные улыбки, ужимки и комплименты.

— Сегодня я выбираю не себе, а сестре. Она едет со мной в Нью-Йорк. Мы будем встречаться с людьми, ходить на приемы…

— Ну, разумеется, мадам Пиаф… — говорила продавщица. — Называйте меня мадам Ортанс.

Нам это напоминало публичный дом. Все вокруг кудахтали, щебетали, вертелись вокруг меня, присматривались, оценивали.

— Я вам ее вручаю, — величественно говорила Эдит продавщице Ортанс, — распоряжайтесь за меня. Я вам полностью доверяю!

Если кому-то и надо было доверять, то им в последнюю очередь! Они решали за меня. Я не имела права ни слова сказать.

— Это совершенно ваш стиль, — ворковали они, внутренне надрываясь от смеха, потому что не настолько потеряли чувство реального, чтобы не сознавать, что превращали меня в дрессированную собачку.

На последней примерке Эдит присутствовала сама. Когда меня вырядили как чучело, мне нужно было еще крутиться вокруг себя как манекенщице. Хор продавщиц во главе с самим Фатом — он «снизошел» прийти — распевал на все лады: «Бесподобно… Как вам идет… Это ваш цвет…»

Я не верила ни одному слову. Эдит с видом знатока давала указания. Когда она покупала для себя, она тоже не смела им возражать, но для меня — другое дело.

— Длиннее… Короче… Выше… Бант переколите…

— Как вы правы, мадам Пиаф!.. — восклицали негодяйки.

Я молчала как пришибленная. На меня напал столбняк при одной мысли о том, что, выйдя из их проклятой примерочной, я в этом же виде должна пойти по улице!

Эдит сама не носила купленных платьев, но я была обязана их надевать. Она таскала меня за собой по Нью-Йорку в таком виде, как будто я собралась на маскарад. Даже добрый и тактичный Лулу смеялся надо мной. Он говорил: «Не думай, что тебя привезли даром. Проезд стоит дорого. Тебя привезли затем, чтобы ты нас смешила, как в цирке».

Так оно и было. Когда директор «Версаля» увидел меня, он минут пять не мог отвести от меня глаз. На его лице было написано: «Что это такое? На грани фантастики…»

Эдит самоуверенным тоном заявила ему: «У меня великолепная сестра. Милая, правда?»

Какое «милая»?! Пугало!

Я так и не поняла, не нарочно ли это делала «тетя Зизи»? С Эдит не всегда можно было понять, то ли она говорит всерьез, то ли разыгрывает. Меня часто подмывало ее спросить, но я не смела. Когда она покупала мне платья, украшения, она таким тоном меня спрашивала: «Тебе идет? Ты рада?» — что я боялась испортить ей удовольствие.

Перед отъездом в Соединенные Штаты Эдит решила устроить несколько званых ужинов. «Понимаешь, Момона, так полагается. Я уезжаю на два месяца. Чтобы меня не забыли». Не думаю, чтобы те, кто присутствовал на этих ужинах, смог их забыть. При всем желании это было невозможно.

Она решила пригласить Мишель Морган; отчасти из-за Анри Видаля, который ей нравился: они вместе снимались в фильме «Монмартр-на-Сене». Тогда Анри еще не был женат на Мишель.

Мебель, стол, стулья, сервизы, столовое серебро, скатерти и салфетки — мы все взяли напрокат…

«Момона, сначала я приглашу Мишель Морган, потому что это женщина высшего круга, но простая!» Главное оказалось не то, что она простая, а то, что она хорошо воспитана! Вряд ли кому-нибудь еще привелось видеть подобный ужин. Мишель Морган никогда в жизни так не смеялась, как в тот момент, когда официант вывалил лангусту ей в декольте! Слава богу, обстановка разрядилась, а то лангуста на груди — это уже слишком.

Все делалось вопреки здравому смыслу. Кофе пили не все, потому что у нас не хватало собственных чашек, а напрокат мы их забыли заказать! Еще до прихода Мишель Морган Эдит распорядилась, кто будет пить кофе, а кто нет.

Шарлю и мне кофе не полагалось. Но по рассеянности Шарль ответил «да», когда предлагали кофе, и все услышали громкий, как раскат грома, голос Эдит: «Шарлю не подавать! Он после кофе плохо спит!»

В тот вечер я убедилась, что Мишель Морган в самом деле исключительная женщина. После ужина позвонила кормилица, у которой жил Марсель, и сообщила, что мальчик заболел. Она жила в пригороде, довольно далеко. Я звонила каждый час, узнавала о его состоянии. И вот Мишель Морган, которую я видела в первый раз в жизни, не поехала после ужина по ночным клубам вместе со всеми продолжать веселье. Она осталась и всю ночь просидела со мной. Несмотря на беспокойство, я испытывала угрызения совести: а вдруг Эдит куда-нибудь закатится вместе с Анри Видалем, я ведь знала, на что она способна!

Я была счастлива, что не одна, и была очарована этой удивительной женщиной. Она рассказывала мне о своем маленьком сыне Майке таким нежным, таким ангельским голосом…

На рассвете вернулась Эдит в сопровождении Анри Видаля. Мишель отнеслась к этому настолько естественно, что я подумала, что беспокоилась напрасно.

После ее ухода Эдит мне сказала: «Понимаешь, Момона, эту женщину я уважаю».

И можете мне поверить — что-что, а чувство уважения Эдит было внушить нелегко!

До отъезда в Америку оставалось несколько дней. И тут все пошло наперекосяк. Во-первых, впервые в жизни я наотрез отказалась сопровождать Эдит. Она начала кричать на меня. Я это предвидела и держалась твердо.

— Я не могу оставить сына на два месяца.

Константин попытался спустить дело на тормозах.

— Она приедет позднее.

— Она поедет сейчас или никогда.

Надо было вмешаться Шарлю:

— Послушайте, Эдит, она права. Мальчик еще совсем крохотный. Эдди дело говорит. Симона подъедет позже!

Как это у него с языка слетело!

— А ты что вмешиваешься? Ты вообще никуда не поедешь! Я начинаю с Канады, и у меня для тебя там ничего нет.

Гроза бушевала вовсю. Молнии сверкали со всех сторон.

Впервые Шарль возразил:

— Это не имеет значения, Эдит. Я к вам все равно приеду.

Эдит разразилась хохотом.

— В тот день, когда ты приедешь, волк в лесу сдохнет!

Но она плохо знала Шарля. Не прошло и недели после ее приезда в Канаду, как она получила телеграмму:

«Задержан Эйлис Айленде[50]. Вышлите залог пятьсот долларов. Азнавур».

Шарль сдержал-таки слово и приехал в Америку. Палубным пассажиром, как эмигрант. А так как у него не было ни контракта, ни денег иммиграционные власти ему сказали: «Пожалуйте на Эйлис Айленд, здесь дают суп бесплатно!»

Эдит была в восторге. Подобные поступки она обожала. «Он не такой лопух, каким выглядит! Сумел-таки приехать». И конечно, выслала залог.

50

Элис Айленд — остров, на котором расположены иммиграционные службы.