Эдит Пиаф

Я выходила на сцену, и мне аплодировали. Я объявляла:

Я протягивала руку к кулисам, и появлялась вторая девушка, как две капли воды похожая на первую. Это смешило людей. На этом моя работа заканчивалась, но я оставалась за кулисами. Уже тогда Эдит нужно было, чтобы кто-то очень близкий находился рядом, когда она пела. Следом за ней выходил Робер Жюэль, ее аккордеонист, он сам выносил свой стул, и она начинала. Ничего, кроме аккордеона. У нас не было средств. Но это было в ее образе. Так поют в народе, ничего лишнего.

После выступления мы встречались с нашими моряками. Мы никогда не оставались одни. С этой стороны все было в порядке. Славные ребята, они не задавали никаких вопросов, но Эдит не могла забыть «дело Лепле». Я это видела по тому, как иногда по вечерам она смотрела на свой бокал вина, залпом выпивала его и с вызовом заказывала: «Повторить то же самое».

Директор был недоволен. Он все время ворчал: к своей работе в кинотеатре Эдит относилась не так, как к работе у Лепле. Она была небрежна, опаздывала. Ее выступления пришлись не по вкусу «порядочной» публике. К тому же наши ребята разгоняли серьезных зрителей, которых и без того было немного. Моряки вели себя шумно, насмехались над штатскими, уходили сразу после антракта, то есть тогда, когда начинался фильм. Эдит смеялась, директор — нет.

В вечер перед нашим отъездом, рассчитываясь с нами, он сказал:

— Вы, должно быть, гордитесь собой?

Довольны своей работой?

— Да, — ответила Эдит.

— Ну так знайте: никогда больше вы не будете выступать в моем кинотеатре.

И он ей высказал все, что думал. Слушать это было неприятно. Позднее он предлагал Эдит сказочные гонорары. Он приезжал ради этого в Париж. Эдит ему ответила:

— Нет. Я не хочу, чтобы из-за меня вы нарушили свое слово.

Она запомнила, хотя с ней это случалось редко. Обычно она такие вещи забывала.

Когда две недели спустя мы возвратились в Париж, Ломброзо встретил нас довольно прохладно. Директор дал ему полный отчет.

Мы снова стали петь в маленьких кинотеатрах, и в первый же вечер опять столкнулись с «делом Лепле». Со скандальной историей не так-то легко развязаться. Когда Эдит в сопровождении Робера Жюэля появилась на сцене, публика распоясалась. Из зала кричали: «Убирайтесь со своим сутенером!» Робер Жюэль поставил аккордеон на стул, вышел вперед и сказал:

— Сутенеры не на сцене, а в зале.

Так повторялось из вечера в вечер. Робер даже дрался с подонками, ожидавшими нас у выхода. Я плакала от злости. Это длилось недолго, но запомнилось навсегда. Мы выходили раздавленные, униженные, выжатые как лимон. Эдит протягивала ко мне руки и плакала:

— Этого не может быть, не может быть, Момона! Я сейчас проснусь…

Разве я могла ей ответить: «Нет, все может быть, и неизвестно еще, когда кончится…»

Благодаря Лепле Эдит узнала много хороших людей, которые могли бы ей помочь, — Канетти, Жака Буржа, Реймона Ассо и других… Но она говорила:

— Лучше сдохнуть в канаве, чём просить их о чем-нибудь. Что они, не видят, что мы умираем с голоду? Я сама справлюсь!

Это была ее любимая фраза. Но дело с места не двигалось. Невозможно себе представить, в какой мы были нищете.

— Удача, Момона, это как деньги; уходит быстрее, чем приходит, — говорила Эдит с вымученной улыбкой. Она соглашалась на самые жалкие условия. Жить-то надо было!

— Не огорчайся, Момона, мы из этого выберемся. Так не может долго продолжаться.

Первым более-менее порядочным человеком, которого она встретила, был Ромео Карлес.

Мы ходили каждый вечер в кафе «Глоб» на Страсбургском бульваре. Публика там состояла, с одной стороны, из артистов, с другой — из мелких импресарио, которые всегда могли откопать для себя из кучи оборванцев кого-нибудь, кто бы согласился на самые мизерные ставки. Таких, например, как Эдит, — уже с именем, но еще не котирующихся. Это была своего рода мюзик-холльная биржа.

Ромео Карлес, шансонье, угостил нас. Мы выпили по рюмочке. Он раньше не видел Эдит, она показалась ему трогательной, несчастной, и спросил ее:

— Что ты делаешь?

— Пою.

Люди этой профессии, даже незнакомые, обращаются друг к другу на «ты».

— Пришла сюда, может, что подвернется.

Ромео ее не ободрил.

— Здесь на хороший контракт не надейся. Смотри, какого ты роста, как одета, женские прелести отпросились на выходной. Здесь тебе трудно будет понравиться.

— Знаю. Но пока что… — ответила Эдит, — понимаешь… я подыхаю с голоду.

— Ты бы хотела петь мои песни?

— Еще бы, — ответила Эдит, хотя знала Ромео Карлеса только по имени.

— Тогда приходи послушать меня. Я каждый вечер в «Куку» и «Першуаре».

Она сразу воспрянула духом. Еще бы, предлагают песни, о «деле Лепле» не говорят. Она не знала, что Ромео всегда витал в облаках и имя «Малютка Пиаф» ему ничего не говорило.

На следующий день она решила:

— Момона, идем слушать Ромео.

Мне было это не по душе, потому что она немного выпила и в таком виде могла учинить что угодно.

И вот мы отправились в «Першуар» — самое модное кафе на Монмартре.

С порога Эдит начала «выступать». Ромео Карлес был на сцене, и она своим громовым голосом закричала:

— Я пришла к своему Ромео! Эй! Ромео! Жюльетта пришла!

В «Першуаре» была шикарная публика. Люди зацыкали на нее, стали кричать, чтобы ее вывели. Я застыла ни жива ни мертва, боясь рот открыть, не было бы хуже.

Как настоящий артист, Ромео нашел остроумный выход из положения. Он подал ей ответную реплику. В зале засмеялись. Раздались голоса: «Это нарочно. У них такой номер!»

Я подумала: «С песнями пиши пропало. Ничего он ей теперь не даст».

Как раз и нет. Перед тем как запеть «Лавчонку», он крикнул Эдит со сцены:

— Ты, моя Жюльетта! Будь умницей, внимательно слушай.

Эдит, даже если бывала под градусом, как только касалось дела, то есть ее профессии, вся превращалась в слух, шутки — в сторону.

В антракте она бросилась за кулисы.

— Это правда? Ты мне даешь «Лавчонку»?

— Разве заслуживаешь?

— Да! Послушай, как я ее спою…

И Эдит запела отрывки из песни. (Она очень долго потом включала ее в свой репертуар.) Ромео был в полном восторге.

Он подмигнул ей:

— А чем заплатишь?

— Поцелуем.

Вот как все просто между ними началось.

Они продержались вместе полгода. Для Ромео Эдит была случайным знакомством. Он жил с Жанной Сурза, очень талантливой комической певицей.

Эдит испытывала к нему дружеские чувства. Внешне он был непримечателен, лысоват, но как человек был очень приятен — приветлив, а, главное, умен. Его забавляли в облике Эдит черты парижского гамэна. Он был первым, кто в этот тяжелый период поверил в Эдит. А для нее тогда это значило больше, чем любовь.

— Видишь, Момона, рано сдаваться, если такой человек, как Ромео Карлес, дает мне песни.

Он не только давал. Он сделал больше — написал песню специально для нее. Сюжетом служили мы с нею. Называлась она: «Просто, как «здрасте».