Страница 2 из 113
Почти никто не оспаривает тот факт, что самые ранние общественные агрегации управлялись единственно волей сильнейшего {Те немногие, которые это отрицают, пожалуй, и правы. В некоторых предшествовавших стадиях власть была установлена; во многих же случаях эта власть не имела вовсе места}. Не многие, однако, допускают, что сильный человек был зародышем не только монархии, но и понятия о божестве, сколько Карлейль и другие ни старались доказать это. Но если люди, которые не могут поверить этому, отложат в сторону те идеи о божестве и человеке, в которых они воспитаны, и станут изучать первобытные идеи, то они, очевидно, найдут в предлагаемой гипотезе некоторое вероятие. Пусть они вспомнят, что, прежде чем опыт научил людей различать возможное от невозможного, они были готовы по малейшему поводу приписывать какому-нибудь предмету неведомые силы и делать из него кумира; их понятия о человечестве и его способностях были тогда необходимо смутны и без определенных границ. На человека, который, необыкновенной ли силой или хитростью, исполнил то, чего не могли исполнить другие или чего они не понимали, люди смотрели как на человека, отличного от них; и что тут могло предполагаться не только степенное, но и родовое отличие, это видно из верования полинезийцев, что только вожди их имеют душу, и из верования древних перуанцев, что знатные роды их были Божественного происхождения. Пусть эти лица вспомнят затем, как грубы были понятия о боге или, вернее, о богах, господствовавшие в этом периоде и позднее, как конкретно понимались боги за людей особенного вида, в особенных одеждах, как имена их буквально значили "сильный", "разрушитель", "могущественный", как, сообразно со скандинавской мифологией, "священный долг кровомщения" исполнялся самими богами и как они были людьми не только в своей мести, жестокости и ссорах между собой, но и в приписываемых им любовных связях на Земле и в уничтожении яств, приносившихся на их алтари. Прибавим к этому, что в различных мифологиях - греческой, скандинавской и других - древнейшие существа являются исполинами; что, согласно с традиционной генеалогией, боги, полубоги, а иногда и люди происходили от них человеческим способом и что между тем как на Востоке мы слышим о сынах Божиих, которые восхищались красотой земных дев, тевтонские мифы рассказывают о союзах сынов человеческих с дочерьми богов. Пусть эти лица вспомнят также, что вначале идея о смерти значительно отличалась от нашей идеи, что досель еще существуют племена, которые ставят тело покойника на ноги и кладут ему в рот пищу, что у перуанцев устраиваются пиршества, на которых председательствуют мумии умерших инков и на которых, как говорит Прескотт, "этим бесчувственным останкам воздаются почести, как будто в них есть еще дыхание жизни"; что между фиджийскими островитянами есть поверье, что каждого врага надо убивать дважды, что восточные язычники приписывают душе ту же форму, тот же вид, те же члены и те же составные вещества, как жидкие, так и твердые, из которых состоит наше тело, и что у наиболее диких племен существует обычай зарывать в землю вместе с покойником пищу, оружие, уборы вследствие верования, что все это ему понадобится. Наконец, пусть они вспомнят, что "тот свет", по первоначальному понятию, был не более как некоторая отдаленная часть этого света, нечто вроде Елисейских полей, нечто вроде прекрасной рощи, которая доступна даже живым людям и в которую умершие отправляются с надеждой вести там жизнь, сходную в общих чертах с той, какую они вели на Земле. Затем, подведя итог всем таким фактам, как приписывание неведомых сил вождям и врачевателям; верование, что божество имеет человеческие формы, страсти и образ жизни, неясное понятие о различии смерти от жизни, сближение будущей жизни с настоящей, как относительно положения, так и характера ее, - подведя итоги всем этим фактам, не окажется ли неизбежным сделать заключение, что первобытный бог есть умерший вождь: умерший не в нашем смысле, но ушедший, унеся с собой пишу и оружие, в какие-то блаженные страны изобилия, в какую-то обетованную землю, куда он давно уже намеревался вести своих последователей и откуда он скоро за ними придет. Допустив эту гипотезу, мы увидим, что она согласуется со всеми первобытными идеями и обычаями. Так как после обоготворенного вождя царствуют сыновья его, то из этого необходимо следует, что все древнейшие государи считаются происходящими от богов; и этим вполне объясняется факт, что в Ассирии, Египте, у евреев, финикиян и древних бриттов имена государей везде производились от имен богов. Происхождение политеизма из фетишизма путем последовательных переселений расы бого-государей в иной мир, происхождение, поясняемое в греческой мифологии как точной генеалогией богов, так и апофеозом позднейших из них, поддерживается той же гипотезой. Ею же объясняется факт, что в древнейших верах, так же как и в досель существующей вере у таитян, каждое семейство имеет своего духа-хранителя, которым считается обыкновенно один из умерших родственников, духам этим, как второстепенным богам, китайцы и даже русские до сих пор приносят жертвы. Гипотеза эта совершенно согласуется с греческими мифами о войнах богов с титанами и их конечном торжестве и с фактом, что между собственно тевтонскими богами был один, Фрейр, попавший в их число путем усыновления, "но рожденный от Вэнов, какой-то другой таинственной династии богов, покоренной и уничтоженной более сильной и более воинственной династией Одина". Она гармонирует также с верованием, что для различных стран и народов есть и различные боги, так же как были и различные вожди (что эти боги спорят о верховности, так же как и вожди), и что таким образом является смысл в похвальбе соседственных племен: "Наш Бог больше вашего Бога". Она подтверждается поверьем, повсеместным в ранние времена, что боги выходят из того другого жилища, в котором они обыкновенно обитают, и являются посреди людей, беседуют с ними, помогают им и наказывают их. И здесь становится ясным, что молитвы, воссылавшиеся первобытными народами к их богам о помощи в битвах, были понимаемы буквально, т. е. предполагалось, что боги воротятся из тех стран, где они царствуют, и снова вступят в битву со старыми врагами, против которых они прежде так неумолимо сражались; и достаточно только указать на Илиаду, чтобы напомнить всякому, как положительно верили тогда люди, что ожидания их сбываются {В этом параграфе, который я намеренно оставил, не изменяя ни слова, в том виде, в каком он был при переиздании этого опыта вместе с другими в декабре 1857г., можно усмотреть главные черты теории религий Хотя тут указывается на фетишизм, как на первобытную форму верования, и несмотря на то что в то время я пассивно воспринял бывшую тогда в обращении теорию (я не удовлетворялся взглядами того времени, считавшими происхождение фетишизма необъяснимым), нельзя принимать за первобытное верование, в силу которого неодушевленные предметы обладают сверхъестественной силой (что в то время называлось фетишизмом) Единственная вещь, на которой можно остановиться, это верование в то, что умершие люди продолжают существовать и становятся объектом умилостивления, а иногда и поклонения. Здесь ясно обозначены те зачатки, которые при помощи массы фактов, собранных в описательной социологии, развились в теорию, разработанную в 1 части "Оснований социологии".}.
Итак, если всякое правительство было вначале правительством одного сильного человека, ставшего кумиром вследствие проявления своего превосходства, то после его смерти - предполагаемого отправления его в давно задуманный поход, в котором его сопровождают его рабы и жены, принесенные в жертву на его могиле, - должно было возникнуть зарождающееся отделение религиозной власти от политической, гражданского закона от духовного. Сын умершего становится поверенным вождем на время его отсутствия; действия его считаются облеченными авторитетом отца; мщение отца призывается на всех, кто не покоряется сыну; повеления отца, давно известные или вновь заявленные сыном, становятся зародышем нравственного кодекса. Факт этот станет еще яснее, если мы вспомним, что самые ранние нравственные кодексы преимущественно настаивают на воинских доблестях и на обязанности истребить какое-нибудь соседственное племя, существование которого оскорбляет божество. С этих пор оба рода власти, вначале связанные вместе в лице владыки и исполнителя, постепенно становятся более и более отличны один от другого По мере того как опытность возрастает и идеи причинности становятся более определенными, государи теряют свои сверхъестественные атрибуты и, вместо бого-государей, становятся государями божественного происхождения, государями, назначенными богом, наместниками неба, королями в силу божественного права. Старая теория, однако, долго еще продолжает жить в чувствах человека, хотя по названию она уже исчезает, и "сан короля окружается чем-то столь божественным", что даже теперь многие, видя какого-нибудь государя в первый раз, испытывают тайное изумление, что он оказывается не более как обыкновенным образчиком человечества. Священность, признаваемую за королевским достоинством, стали признавать и за зависящими от него учреждениями - за законодательной властью, за законами, законное и противозаконное считаются синонимом справедливого и несправедливого; авторитет парламента признается безграничным, и постоянная вера в правительственную силу продолжает порождать неосновательные надежды на правительственные распоряжения. Однако политический скептицизм, разрушив обаяние королевского достоинства, продолжает возрастать и обещает довести наконец государство до состояния чисто светского учреждения, постановления которого будут нарушаться в ограниченной сфере, недоступной иной власти, кроме общего желания. С другой стороны, религиозная власть мало-помалу отделялась от гражданской как в существе своем, так и в формах. Как бого-государь диких племен перерождался в светских правителей, с течением веков постепенно терявших священные атрибуты, которые люди им приписывали, так в другом направлении возникало понятие о божестве, которое, бывши вначале человечно во всех своих проявлениях, постепенно утрачивало человеческую вещественность, человеческую форму, человеческие страсти и образ действия, - покуда наконец антропоморфизм не сделался предметом укора. Рядом с этим резким разъединением, в мысли человеческой, божественного правителя от светского шло и соответственное разъединение в житейских кодексах, зависящих от каждого из них. Так как государь считался представителем Бога, правителем, какого иудеи видят в мессии, как и доныне, царь - "наш Бог на земле", то из этого, конечно, следовало, что повеления его считались верховными постановлениями. Но когда люди перестали верить в его сверхъестественное происхождение и природу, повеления его перестали считаться верховными; и таким образом возникло различие между его постановлениями и постановлениями, перешедшими от древних бого-государей, которые с течением времени и по мере возрастания мифов становились все священнее и священнее. Отсюда возникли закон и нравственность; первый становился все конкретнее, второй все абстрактнее, авторитет первого постоянно уменьшался, авторитет второй постоянно возрастал; представляя вначале одно и то же, они стоят теперь в решительном антагонизме. Рядом с этим шло и разъединение учреждений, управлявших этими двумя кодексами. Покуда они составляли одно целое, государство и церковь естественно составляли тоже одно целое: государь был первосвященником не номинально, а действительно: от него исходили новые повеления, он же был и верховным истолкователем древних повелений. Первосвященники, происходившие из его рода, были, таким образом, просто толкователями повелений своих предков, повелений, которые - как принималось вначале - они помнили или - как принималось впоследствии - узнавали через мнимые свидания с предками. Этот союз, существовавший еще в средние века, когда власть государей была смешана с властью Папы, когда были епископы-правители, пользовавшиеся всеми правами феодальных баронов, и когда духовенство имело карательную власть, мало-помалу становился менее тесен. Хотя монархи все еще считаются "защитниками веры" и главами церкви, но они считаются ими только номинально. Хотя епископы все еще имеют гражданскую власть, но она уже не та, которой они прежде пользовались. Протестантизм расшатал связи этого союза; диссидентство давно уже работало над устройством механизма, назначением которого был бы религиозный контроль, совершенно независимый от закона; в Америке существует уже отдельная организация для этой цели; и если можно ожидать чего-нибудь от антигосударственной церковной ассоциации или, как она теперь называется, от "Общества освобождения религии от государственного покровительства и власти" {Society of the Liberation of Religion from State Patronage and Control.}, то мы будем и в Англии иметь такую же отдельную организацию. Таким образом, как относительно силы своей, так и относительно сущности и формы политические и нравственные правила все шире и шире расходились от общего своего корня. Возрастающее разделение труда, которое обозначает прогресс общества в других вещах, обозначает его также и в этом разделении правительства на гражданское и религиозное; и если мы обратим внимание на то, как нравственность, составляющая сущность религии вообще, начинает очищаться от связанных с ней верований, то мы можем надеяться, что разделение это будет в окончательном результате доведено еще далее.