Страница 20 из 24
Катенька, как называли в письме его мать, княгиню Оленеву, была представлена невинной жертвой, отец - простаком, попавшим в капкан соблазна, и только он, Никита, плод греха и мерзости, был ответствен за свое рождение.
В то время князь курьерствовал по Италии, и три месяца ждал Никита его приезда, душевно терзаясь, часами простаивая у склепа на Лазаревском кладбище, словно ожидая ответа или знака от мертвой, горячо любимой и ласковой, саму память о которой хотели у него отнять.
И когда отец приехал, и Никита, рыдая, отдал ему письмо, которое всегда носил при себе, князь прочитал послание, швырнул его на пол и ушел в страшном гневе, не желая объясняться с сыном. Только через сутки произошел разговор.
- Родила тебя немка. Уж пятнадцать лет, как нет ее в живых, она умерла родами. Так что платить за тебя было некому!
- Что же вы сердитесь, батюшка? - спросил Никита дрожащим голосом и понял - за то, что носил на груди и перечитывал эту бумагу, за то, что поверил ей и теперь, пусть почтительно и робко, требует от отца отчета и сочувствия. И поняв это, сказал: "Простите меня..."
- Катерина Исаевна, твоя мать, - князь сделал ударение на последних словах, - нашла в тебе радость. Я ее при жизни обижал, не обижай ее после смерти. О пасквиле забудь!
Но князь сам вспомнил через год про анонимное письмо, когда сообщил сыну о намерении жениться.
- Тебя незаконным хотели видеть в поисках наследства. Коли я женюсь и у меня будут дети, то тетка твоя, - князь возвысил голос, и Никита понял, кто автор пасквиля, - может, и подружиться с тобой захочет. Добра от нее не жди. Она тебя приветит, а потом по судам затаскает.
Тетка жила в Москве в родовом гнезде Оленевых, но за два года учебы Никита ни разу не видел ее. И вдруг Ирина Ильинична сама пожаловала к племяннику. У нее было веселое и безжалостное лицо. Никита старался быть вежливым, и беседа велась непринужденно, в светском тоне.
- А как дела дома? - спросила она как бы между прочим.
- Хорошо, - пожал плечами Никита. - Хорошо то хорошо, да знаешь ли ты, что молодая княгиня, мачеха твоя, на сносях? Да, да... На пятом месяце! Ежели у них родится дочь - твое счастье, а ежели сын, то как был ты незаконным, так им и останешься.
Никита не нашелся, что ответить, а Ирина Ильинична взяла у Гаврилы розовой эссенции, румян и укатила, весьма довольная собой.
Свиданию с теткой Никита был обязан своим первым литературным произведением -"Трактатом о подлости". Гаврила и раньше замечал, что на барина иногда "находило" и он за вечер столько ломал перьев и портил бумаги, сколько хорошему писарю хватило бы на месяц.
Но в этот раз бумаги было изведено мало, а трактат явно получился. Никита, правда, подозревал, что это заслуга не столько его самого, сколько Катулла, чьими цитатами он нашпиговал свой труд, как баранину чесноком. Что ж делать, если мысли есть, да толкутся в беспорядке, ярость есть, да не выскажешь, слова витают, жужжат, как комары. А у Катулла фраза гремит, как анафема с амвона.
Что за мстительный бог тебя подвинул
На губительный этот спор и страшный?*
Катулл был так ему созвучен, так до последней капли понятен, что перо выводило латинские фразы, как свои, только что написанные. Трактат он кончил угрозой, занесенной над теткой, словно топор: "Жадному коршуну в корм кинут презренный язык. Сердце собаки сожрут, волки сглодают нутро"**.
______________
* Катулл. "Что за черная желчь, злосчастный
Равид..."
** Катулл. "В час, когда воля народа свершится..."
(пер. А. Пиотровского).
Писать было так мучительно и сладко, что он и думать забыл о визите родственницы, а запомнил, как счастлив был, сочиняя трактат, как умен, как неуязвим для человеческой злобы и корысти.
Служанка прошла по двору с подойником, и Никите захотелось парного молока - теплого, с вздутой пеной.
"После попойки хорошо молоком отпиваться", - вспомнил он слова Шорохова, сел за стол и решительно вывел: "Трактат о пьянстве".
"Человек тратит весь свой наличный капитал до копейки, портит здоровье свое, подвергает себя гонениям и насмешкам и все для чего? Что ищут люди в состоянии опьянения, изгоняя из себя человека и принимая образ бессловесного скота? Если бы человек по божьему умыслу и деянию его был бы сотворен всегда пьяным, то какие бы деньги платил за столь чистое и светлое состояние трезвости!"
Он опять выпил мятной настойки и еще решительнее продолжал: "Именно разумом отличил Господь человека от всех живых тварей на земле. Разум - это способность мыслить, а пьет человек для того, чтобы лишить себя этой возможности".
Дальше он начал дробить эту мысль, развивать ее "вглубь и вширь", называя всех пьющих преступниками, втаптывающими в грязь величайшее свое сокровище - мысль, и так далее, и...
Исписав листок, Никита внимательно прочитал написанное. Трактат получался скучным, назидательным и бескровным, как гербарий в тетрадках евангелического пастора. Пришлось листать спасительного Катулла.
Вот оно! "Потому-то с утра и до рассвета, - подсказал ему поэт, обжираетесь вы, нахально пьете..."* Никита, даже не выяснив толком, почему пьянствуют Порций с Сократием, начал вписывать цитату в свой труд. Какие эпитеты! "Отребье мира, пакость, подхвостники Пизона..." Нечаянно страница перевернулась...
Ну-ка, мальчик - слуга, налей полнее.
Чаши горького старого Фолерна...**- прочитал Никита и невольно засмеялся - как хороши строки!
Он прочитал стихотворение целиком, потом еще раз, наконец повторил наизусть. Гений Катулл!
_______________
* Катулл. "Эй вы. Порций с Сократием..." (пер. А.
Пиотровского).
** Катулл. "Ну-ка, мальчик-слуга..." (пер. С. Ошерова).
Никита подошел к окну и с улыбкой на лице порвал трактат пополам и еще раз пополам. Клочки бумаги закружились в воздухе, как тополиный пух, облепили мокрое крыльцо, некоторые долетели до огорода и белыми заплатами украсили капусту.
Ты ж, погибель вина - вода, отсюда
Прочь ступай! Уходи к суровым, трезвым людям...
Никита потянулся, зевнул и лег, чтобы проспать до полудня.
-15
В гостиной Веры Дмитриевны Рейгель, полковничьей вдовы, рядом с хозяйкой сидел у столика маленький, усохший господин преклонных лет. Грустные, большие глаза его со вниманием остановились на жабо кружев "англетер" на шее Белова и словно остекленели, не мигая.