Матрешка

Что для меня Лена - понятно: возврат молодости, которой в молодости я не вкусил или вкусил недостаточно из-за мормонства. Либо будучи мозгляк, как она меня однажды в сердцах обозвала. Последний всплеск сексуальности, искус забросить под занавес еще одно семя в вечность, что и удалось: Танюша. Похоть без потенции, точнее - с нечастой потенцией: в моем возрасте любовные вспышки, как и эрекция, кратковременны. Страх смерти и одиночества, желание человечьего тепла, как у зябкого под старость Давида в объятиях юной сунамитянки. Ни с одной из прежних своих жен не спал в одной постели, стесняясь верченья, пуканья и прочего, и только с Леной, только с нею, впервые, ночь напролет, чаще всего без секса, просто так, чтобы слышать ее спящее дыхание. Любил ее безжеланно, но и желанно тоже - она продлила мою сексуальную жизнь, однако именно с ней я впервые понял, что неистовствовать, ревновать, сходить с ума не обязательно по велению плоти. Так можно договориться до того, что самые страстные натуры - кастраты и импотенты. Кто знает? Не принадлежу ни к тем, ни к другим.

А что для нее я? Пропуск в Америку, чтобы не застрять на всю жизнь в эмигрантском гетто? Не обольщался: пускай моложав и спортивен, да еще профессор, а она студентка - классическая формула мнимой любви, но даже ее, вроде, не было. И мук в моем прошлом особых нет, за которые бы она меня полюбила; скорее, усложняя все того же Отелло, это я ее люблю, ненавидя, все сильнее за те муки, которые она мне причиняет, а она меня - сострадая моим мукам, коим она же и первопричина, пусть и без вины виноватая. Формула мазохизма или мученичества, что, впрочем, одно и то же. К примеру, ранние христиане, тот же Св.Себастьян. Или как в том анекдоте о женитьбе садиста на мазохистке, когда она срывает с себя все одежды: "Ну же! Скорей! Кусай меня, терзай!", а он сидит, скрестив руки: "Нет, погоди..."

Повторяю: за своими муками, о ее собственных я и не подозревал. Теперь даже ее обманы мне всласть вспоминать, а тогда, наивняк и мозгляк, я думал, что знаю на что иду: обеспечить ей как минимум десяток спокойных лет, если, конечно, меня не скрутит рак и не сгубит почти русская страсть к быстрой езде - только не на тройке, а на "тойотах" и "хондах" (американские модели машин, телевизоров, автоответчиков и факсов не признаю; только компьютеры не предвзят, а объективен). Вот этого гипотетического десятка лет у нас и не оказалось в запасе, но откуда было знать? О, Господи!

Что меня поразило, помню, как близко к сердцу приняла она тему сочинения, когда, взамен шпаргалки, решила воспользоваться для его написания собственным воображением, в чем я поначалу был уверен да и сейчас склонен так думать, несмотря на сомнения. Вместо анализа набоковского романа, она продолжила его, вскрыла пласты, о которых этот литературный игрок и мистификатор и не подозревал. То есть, наверно, подозревал, но человеческие переживания всегда казались ему недостаточно, что ли, эстетичными, чтобы дать им волю в прозе. Как раз он никогда бы не допустил свое перо до трагедии. Как она догадалась по остраненному письму ВладимВладимыча о муках юной героини, тем более роман написан от имени героя и посвящен оправданию его похоти?

Удивительная эта ее чисто русская отзывчивость на чужое горе, особенно по контрасту с моим равнодушием либо любопытством, которые, если вдуматься, суть одно и то же. Вот уж, воистину, "распинаться за весь мир", как определил это национальное свойство один русский предреволюционер. Как будто унизили, втоптали в грязь, изнасиловали, убили не неведомого имярека, а все это приключилось лично с ней - так близко она принимала телевизионные и газетные новости. Даже исторические факты осмысляла как животрепещущие и лично ее касаемые - к примеру, когда узнала, что во времена Кромвеля и Карла 11 осужденных сначала вешали, еще живыми вынимали из петли, вырезали внутренности и четвертовали. Казалось бы, что он Гекубе, что ему Гекуба, а она обгрызала ногти до мяса, узнав об убийстве слонов в Африке или изнасиловании девочки в Центральном парке: "Жить не хочется!" Как что, жизнь окрашивалась у нее сплошь в черный цвет - кстати, ее любимый. Обожала краеведческие музеи, где подолгу стояла перед даггеротипами и пожелтевшими снимками, а поражалась одному и тому же - что все сфотографированные, даже дети и младенцы, все мертвецы: "Хоть бы одно исключение!" "Потому отсюда никто живым и не уходит, что даже святой не безгрешен", пытался перевести я разговор из эмоциональной в моральную плоскость.

Старался держаться от нее подальше, чтоб не подаваться ее музейной некрофилии, точнее некролатрии: до сих пор тосковала по матери, хоть та ее в тайге потеряла. Однажды, в каком-то провинциальном музее, она меня нагнала, когда я любовался колыбелькой, которую местные индейцы подарили новорожденному сыну губернатора, декоративно обшив ее иглами дикообразов. "Сколько зверей пошло на эту колыбельку!" - всплеснула она руками. В ответ ткнул ее в надпись "Touch with your eyes only" - в том смысле, чтоб не подключала эмоции к музейным экспонатам. Меня самого в этих музеях на пути наших странствий по Новой Англии и Атлантическим провинциям Канады неприятно как-то задевали, хоть я и не подал виду, экспонаты 50-х и даже 60-х - вот и мое время стало уже музейным.

Рыбалку ненавидела почти так же люто, как охоту - особенно после того, как в Монтоке, на Лонг-Айленде, увидела, как рыбаки вспарывают своим жертвам живот и вырывают внутренности. А один и того хуже - тут же на берегу срезал с живых рыб филе и выкидывал эти еще трепещущие обрубки обратно в океан.

В отличие от меня, Нью-Йорк не любила, вырваться из метрополиса было для нее счастьем: обложившись картами, справочниками и путеводителями, тщательно планировала вожделенные путешествия, и только road-kill, убитое на дорогах зверье, вызывало у нее такие приступы жалости и одновременно злость к человеку и всей его цивилизации, что чувствовал себя лично ответственным, хотя на моей водительской совести всего лишь один зазевавшийся енот.

В Новой Шотландии купила карту рокового острова Сабре, с именами 250 кораблей, которые здесь затонули, да еще два самолета кувыркнулись. Повесила на стену, хоть я и был против. Молча.