Три рассказа

Без всякой разумной цели пробил в полу дыру. И всякий раз, когда мать мыла пол, с нижнего этажа нас крыли матом.

Украл писсуар из уборной и продал соседу. Когда отец узнал, он сказал, что я деловой человек и мне будет в жизни легко.

Украл алюминиевый чайник и сделал из него самолет. Самолет кинул с крыши в толпу людей.

Сжег в печке отцовские штаны, клеенку со стола, ножки от стульев, на стульях стало невозможно сидеть. Сжег карту мира, свидетельство о браке отца и матери, бабушкин паспорт, дедушкин паспорт. Сжег в печке пластинки: арию Ленского, арию Канио, арию мельника, арию Германна, арию Игоря, много дуэтов, пять вальсов. Пластинки горели здорово. Я прыгал вокруг и пел. Меня заперли дома в тот день. Родители уехали хоронить папину тещу. Они вернулись, когда я втискивал в печку сундук, он никак не влезал в дверцу, они побили меня.

Разбил стекла в Доме ученых, в консерватории и филармонии.

Вбил гвоздь в стул учительницы. Свернул шею скульптуре в саду. Сикал с балкона на граждан. Одна женщина, глянув вверх, сказала: "В таком возрасте и так велик..."

Положил на спину многих женщин, замужних и незамужних, горячих южанок и нежных блондинок, спортсменок и балерин, фабричных работниц и официанток, лирических девочек и полных дам, представительных матерей и дочек, печальных вдов и бедных сирот, любивших меня и меня не любивших, знавших меня и не знавших, бежавших ко мне и от меня. Я клал их на кровать, на диван, на раскладушку и на тахту, на траву, на цветистое поле с маками, васильками, ромашками, кашками, колокольчиками, куриной слепотой и с колючками.

Я скверно вел себя в обществе. Стоял задом к дамам. Громко разговаривал. Зевал, широко открывая рот. Сморкался на пол. Неприлично урчал животом. Перепортил уйму воздуха.

Спал, когда все работали, и работал, когда не спал.

Больше ел, чем работал. Когда ел, чавкал.

Никогда ничего не учил.

Беспрерывно хвалил свой несравненный ум.

Десятилетиями терзал порядочных людей дилетантскими художественными претензиями.

И наконец запорошил весь мир композициями, от которых всех воротит с души.

- Молодец! - сказал я со смехом.

- Правда? Ты так думаешь? - засмеялся он и пожал мне руку.

- Правда, правда! - сказал я.- Что теперь сделаешь! Ведь ты, наверно, здорово устал. Этого с тобой никогда больше не повторится!..

Никогда больше с ним этого не повторится.

Слава Богу!

Как жаль!

Третья пара

Дочка знакомого выкинула штуку.

Когда отец уехал в командировку, а мама слегла в больницу, эта особа ухитрилась продать половину вещей из дома, включая шкафы и стулья. На вырученные деньги приобрела моднейшие туфли на таких высоких каблуках, каких еще в природе не было. Каблуки были на редкость высокие. И хрустальные. Внутри что-то светилось, переливалось, мигало радужным цветом. Если повнимательнее вглядеться, посмотреть в упор, можно увидеть пару крошечных человечков - они при ходьбе моргали и раскрывали рты.

Крошечные игрушки, вмонтированные в каблуки, постороннему взгляду почти незаметны. Но при желании их можно как следует рассмотреть.

Если туфли снять и поглядеть на каблуки, упираясь чуть ли не носом, вполне можно оценить фантазию мастера и вкус молодой особы. Подобной фантазией она пыталась усилить интерес прохожих к себе.

Бесполезная, на мой взгляд, диковинка. Но это на мой взгляд - мало кто с моим взглядом считается. Женская мода - штука капризная, не я первый это сказал. На мой взгляд, дочь ничего не должна была делать без спроса родителей, и я сочувствую отцу. Сочувствую матери. Себе сочувствую, если кто со мной не согласен...

Отец является из командировки домой, входит в свою порядком опустошенную квартиру. Застает дочь в наимоднейших туфлях. И поскольку место расчистилось, она отплясывает под чудовищную музыку невероятный танец с лохматым парнем, которого здесь прежде не видели да и в будущем век бы не видеть.

Она спешно выпроваживает дружка: объясняться с родителем, естественно, лучше без посторонних.

Отец в бешенстве приступает к расспросам:

- Как ты могла?

- С трудом. Волновалась. Тряслась...

- Без нас?

- Всю жизнь мечтала оказаться без вас. Вы все время торчите перед глазами, не даете сосредоточиться...

- Ты не своим добром распорядилась!

- Своего добра у меня сроду не было.

- Ты нас не спросила!

Он возмущен. Схватился за сердце. Шатается.

- Держись! Не падай,- говорит девица.

Отец устоял и постепенно успокоился.

- Я-то ладно,- говорит.- Но что будет с матерью в больнице?

- Сначала ее потрясло. Я туфельки ей показала - ее заинтересовало. Появился стимул. Пошла на поправку. Уже рвется на выписку.

- Покажи и мне.- Сам на вид бледный, руки дрожат.

Дочка снимает нехотя туфли. Он их с любопытством рассматривает. Вдруг неожиданно свирепеет и одним махом превращает туфли в труху.

- Нельзя без спроса! - вскрикивает.

- Ты лишил туфель свою жену! - убедительно заявляет дочка.

Она достает другие такие же туфли, проворно надевает их и уходит

из дома.

Отец остается обалделый и озадаченный. Тут его осеняет: может, у нее этих туфель для бизнеса заготовлено? Значит, должны быть еще. Все же помешаны теперь на бизнесе.

И он лихорадочно начал искать третью пару.

Хохотушка

- Посмейтесь! Ну, еще! Смейтесь, смейтесь!

Он с удовольствием слушает ее смех. Он говорит ей:

- Ваш смех - чудо!

Она отвечает:

- О! Можно и дальше валять дурака?

- Валяйте, валяйте! - умоляет он.

Он, интеллигентный человек, после длительной работы в большом городе приехал в отпуск отдохнуть на юг. Жара. Море огромное перед глазами. Утром солнце выкатывает из моря, как раскаленный шар. Вечером лунную дорожку раскачивает вода. Можно на все смотреть и не торопиться. Фрукты свисают с деревьев. Ягоды на грядках, не на прилавках. Все рядом. В саду. Рви и ешь. Поправляйся. Женщины за всем хозяйством ухаживают, бодро беседуют между собой. Ходят, бродят неторопливо, переговариваются райскими голосами. Не спорят. Не шумят. Не требуют. Сразу видно, находятся в своей тарелке, а не в какой-нибудь чужой.

На юге он ест, пьет, ни о чем тяжелом, серьезном не думает. Он расслабляется на жаре. Смотрит в небо. Ходит в горы. Собирает у моря камешки, ракушки. Лежит на теплом песке. Прыгает с камней в море. Все хорошо. Он холост. Молод. Полон сил.

И вот уже ходит под руку с хохотушкой. Может быть, строит планы с ней.

- Где ваш веселый смех? Дайте мне его еще раз послушать!

Она весело хохочет просто так, и он доволен.

То был смех не над ним. И он с радостью его слушал.

Вдруг ночью, когда он спал у открытого окна, наслаждался свежим морским воздухом, какая-то летучая жужжащая тварь влетела в окно. Покружилась. Пожужжала. И укусила его прямо в зад.

Он вскочил, взвыл, возмутился, бросился за ней, но ее след простыл. Она беспечно улетела в сторону моря, откуда прилетала, только ее и видели. А может, не в сторону моря, кто ее поймет.

Какой тут сон! Какой отдых! Зачем прилетала эта гадина? Чего ей у себя не хватало?

Укушенное место вздулось. Болело.

Укус летающего гада испортил настроение, а если дальше посмотреть, то, может быть, перевернул жизнь.

Большую роль, конечно, сыграла хохотушка: она беспрерывно смеялась над пустяками и умиляла его.

Но то был смех отвлеченный, ничего не затрагивающий, скорее от здоровья, от живости, чем по существу. Вдруг теперь она узнает о ночном происшествии, станет заливаться, хохотать? Теперь уже над ним.

А натура у него тонкая, чувствительная, скрытная. Нет, нет, ему такого не снести, не пережить! Он все же кандидат наук, и для него это важно, он себя уважал. И вдруг такое! Нет, нет.

Он потерял всякий интерес к окружающей природе. Возненавидел всех летающих, жужжащих, кровососущих - стрекоз, бабочек, жуков и прочих разных. Теперь он не выносил даже вертолеты. Хотя вертолеты при чем? Летают, понимаешь, жужжат...