Grunedaal

Начались склоки и доносительства, - я выслушивал настоящие доносы, сохраняя каменное лицо, хотя внутри у меня все бурлило и кипело от ярости. Как низко пали люди, имеющие духовный сан! Доносы были настолько искусно построены, но вместе с тем прозрачны, что невозможно было обвинить доносчиков в доносительстве. Для этого надо было владеть искусством следователя, а не Ректора. На это у меня не было сил. Я смертельно устал от склок, от тяжести власти, от алчных амбиций людей, не понимающих в какую пропасть они толкают Школу. Делать выбор между этими фракциями - значит, только усиливать всеобщую вражду и недоверие. Это конец Школы и я это понимал. Единственным, хоть и не самым привлекательным выходом, была политика невмешательства. По сути это было самоустранение...

Когда проходила комиссия распределения, Йорвен попросил дать ему время на выбор. Это был тревожный знак. Я и Олехен поняли настоящую подоплеку такого решения: каждый сделал собственные выводы. Йорвен выжидал. По настоящему - он ждал, когда я дам согласие на Свободное изучение. Отчуждение, клеймо бунтаря, кличка "брата Ютиса", - все это толкало его искать свое будущее вне стен Школы. Олехен, - он уже не скрывал этого, - домогался воспользоваться такой просьбой и изгнать "бунтаря" из Школы, лишив сана. Я с тревогой ждал той комиссии, на которой Йорвену все таки придется делать свой выбор, определяться. Я не знал, что мне нужно делать и впервые я не знал, у кого спросить совета, с кем посоветоваться. Установившийся порядок вещей в Школе душил меня. С каждой весной моя астма обострялась и я задыхался. Бессонные ночи, постоянное напряжение, - все это сказалось на моем здоровье. У меня обострилась болезнь печени и я впервые надолго слег в постель. Олехен воспользовался моим положением (он соблюдал правила этикета и придворной лести, - его этикет и лесть стала для меня хуже змеиного яда). Он фактически захватил всю власть в Ректорате в свои руки. Его противники испугались моей болезни, олицетворением которой стал почти явно торжествующий Олехен. Как-то привратник, - человек не великого ума, но открытого сердца, - поведал мне, что в Школе начались разговоры. Что я вот-вот умру, - настолько я плох, - и вся власть перейдет магистру Олехену. Якобы он добился от меня соответственного завещания... Вряд ли это был донос (за последние года я уже научился разбираться в доносах): горбатый привратник не назвал ни одного имени. Он просто предупреждал меня, ибо сам был обеспокоен происходящими событиями...

Я понял, что упустил момент, когда можно было отстранить Олехена. Теперь это сделать практически невозможно: подобное действие только усугубит раскол в Ректорате. Я, успевший прослыть смертельно больным, оттого крайне мнительным и подозрительным, уже не вызывал симпатии у других магистров. Отстранив Олехена, я не смог бы опираться на нового помощника. Никто не рискнет в такой ситуации связывать себя опасными обязательствами и шаткими полномочиями. Большинство открыто не поддержит одностороннее отстранение Олехена, - даже те, кто его терпеть не может за тщеславие и властолюбие. Управлять Школой без первого помощника в болезненном состоянии, когда Ректорат расколот на фракции, а среди младших магистров царит равнодушие, - невозможно. Если со мной что-то случиться (когда люди говорят "что-то", то они обычно подразумевают смерть), единственной сильной натурой будет магистр Олехен. Если я не оставлю завещания в его пользу, его так или иначе выберут. Он уже обладает властью, его уже бояться, перед ним уже пресмыкаются. Я боюсь повторения опыта Школы Шарраса, когда под лозунгом коллективного управления к власти пришел демагог Таррен и уже через десять- пятнадцать лет она выродилась в жалкое подобие Школы Холле. Но нужно признать: Олехен, как бы я недолюбливал и не презирал его, - самая сильная натура на фоне инертной молодежи и дремлющих старцев. Я бы сделал выбор в пользу толстого Игата, - но этот только гипотетическое допущение, способное, разве, что утихомирить на какое-то время мою душевную боль. Во-первых, ему уже сейчас шестьдесят семь. Во-вторых, он болеет не меньше моего. В-третьих, его кандидатуру никто не поддержит. Сделав свой выбор в пользу бедного Игата, я только превращу его в очередного изгоя. Вряд ли Олехен простит старику саму возможность стать новым Ректором. Опять-таки, он старик...

Осенним днем (это был тринадцатый год моего Наставничества) Йорвен сделал выбор: он попросил у Ректората права на Свободное изучение. Я специально пришел на заседание комиссии, хотя традиция не требовала от меня обязательного присутствия на распределении. Я и сам не знал, зачем пришел на комиссию. Вероятно, не хотел отдавать ход событий в руки тщеславного Олехена. Так все и произошло. Олехен попытался оспорить мое разрешение: я разрешил Йорвену выйти из стен Школы и заниматься Свободным изучением. Попытка оспорить мое решение закончилась ничем: печальный Игат несмело, - но все таки! - поддержал меня и планы Олехена развалились как карточный домик. Я прервал ритуализированную речь первого помощника и кратко осведомил Йорвена о том, что его отныне ждет. Мне все надоело, я устал и стремился побыстрее закончить эту мучительную процедуру, покинуть торжественный зал и поскорее лечь в постель: меня знобило. Олехен был убит: его лишили торжества мщения. Вид младшего магистра Йорвена, он был белый как мел, - переворачивал у меня все внутри и я торопливо поднялся к себе. Перед глазами у меня стояла картина: магистр Марен забирает регалии члена корпорации у Йорвена, который отныне уже не магистр истории. Мне стало настолько плохо, что привратник вызвал врача из города, - никто не остановил его, хотя традиция запрещала не историкам входить в стены Школы. Под действием сильных лекарств я погрузился в спасительный сон...

Как мне потом рассказал добрый привратник, бедный Йорвен не стал ждать истечения трех суток с момента вынесенного решения и покинул стены Школы на следующий день. Привратнику почти нечего было рассказывать: Йорвен был опустошен вчерашними событиями и речь его была путанной. "Мне показалось, у него были счастливые глаза..." - несмело добавил горбун. Счастливые? Я покачал головой. Добродушному привратнику показалось. А может, он просто хотел обнадежить меня, - добрая душа в уродливом теле... Я отослал его прочь. Вечером того же дня мне существенно полегчало. Словно что-то, что давило на мое сердце тяжелым грузом, упало наземь и разбилось вдребезги. Йорвен добился, чего хотел, - чего хотел я...

Почему я не заставил его остаться в стенах Школы? Я прекрасно знаю, что такое Свободное изучение и что быть Свободным историком в наше непростое время. Сейчас не времена великого Перинана. Все намного сложнее, запутаннее что-ли... Я не мог оставить Изучение на произвол "коллективного управления". Будучи Ректором Школы, я должен был выносить решение по каждому мало-мальски значимому делу...

Я помню (как и магистр Олехен), чем закончилась схожая ситуация в Школе Войтта. Наставник Арисемен самоустранился от решения одного сложного вопроса и вовремя не навязал своего мнения Ректорату. В Ректорате возобладали нравы не историков, а базарных кулачных бойцов. Дошло до того, что Ректорат намеренно игнорировал мнение Наставника (а оно у него, наконец, появилось). Вопросы управления Школой и Изучения решали группки, сумевшие на какое-то время захватывать власть в Ректорате. Арисемен попытался восстановить свою власть. Да не тут-то было! Его отстранили и изгнали из Школы, - невиданное дело для корпорации Изучающих! Глупые властолюбцы надеялись захватить власть в свои руки и установить в Школе собственные порядки. Из этого ничего путного не вышло: магистры быстро перессорились. Были избраны одновременно два Наставника, каждого из которых не признавала часть магистрата, - я не помню их имена, они практически ничего не успели сделать, да и это несущественно. Престиж Школы упал до самой низкой отметки, а все приходские лицеи были закрыты местными властями, - они опасались, что в дрязги между историками будут втянуты простые жители. В Школу перестали поступать заказы, а казна была расхищена враждующими партиями... Через два-три года Школа Войтта распалась. Это произошло семьдесят лет назад в городе Ка-Сааром, на двести двадцать восьмой год исчисления Войтта. Теперь на месте Школы большой пустырь, заросший бурьяном, - суеверное население Ка-Саарома считает, что это место проклято и наводнено злыми духами. Бывший Наставник Школы Войтта, Арисемен умер в одном из Мест Лакуны, - старый, нищий, больной, всеми отвергнутый человек...