Враг в зеркале

Чувствуя однако облегчение от того, что Ирина ушла и долг соболезнования, тяжелый для нас обоих худо-бедно выполнен, я вложил в напрягшуюся руку её матери сверток с пачками долларов - единовременное пособие на первые дни, - и поспешил выйти.

Сев в машину, я сразу почувствовал запах помойки, преследующий меня уже несколько дней ещё с приезда в Новгород, а когда-то (потом забытый) шлейфом тянувшийся по пятам моего детства. Было мерзко на душе. Посещение Ирины стало последней каплей, переполнившей чашу происшествий этого дня; калейдоскоп лиц, событий, разговоров, за которыми, словно зловещий вороний грай, угадывалась мрачная низость окровавленных интриг.

Я позвонил Илье и попросил приготовить мой "Мерседес". Завтра я поеду в Нижний Новгород.

Я коротко рассказал о посещении Павла Абдурашидовича и его очередном предупреждении.

- Может, действительно, возьмешь отпуск? Я справлюсь. Тем более что всегда можно созвониться.

- Нет, - отверг я, - хочу разобраться, что стоит за всем этим.

- Ну давай, отдыхай.

А сейчас - спать.

Я отключил телефон и, проехав переулок, две улицы, ещё один переулок, выехал на Проспект Мира. Жил я на Колхозной площади, в пустой, недавно купленной двухкомнатной квартире сталинской постройки. Я уже предвкушал сон, горячий душ, прохладные простыни, сладостное беспамятство сна...

Внезапно семьсот сороковой "Вольво", ехавший по встречной полосе, резко вильнув, пошел на разворот перед самым носом моей машины. Водила, видно, понадеявшись на реакцию - мою? свою? - кинулся очертя голову.

Моя "восьмерка", с визгом прочерчивая асфальт резиной колес, влетела носом в бок "Вольво".

Этого ещё не хватало! Я секунду сидел, зажмурившись. Идиотам не писаны законы: пошли на разворот через двойную разграничительную линию.

Я вышел из машины. Трое стриженных парней, с накрученными на шеях золотыми цепями, осматривали вдавленный бок своей тачки. Один - самый молодой, лет двадцати, - коротко взглянул на меня.

- Да, мужик, ну и влип же ты. Чем расплачиваться будешь?

Я помедлил, прежде чем отвечать. Уже темнело. Слабый накал уличных фонарей. Вороны, надоевшие мне за последние дни. Безнадежность.

- Сейчас ГИБДД подъедет, мы и разберемся, кто кому должен, - сказал я и добавил: - Мужики! Поимейте совесть. Вы нарушили.

- Он не понимает, - доверительно обратился все тот же молодой к двум товарищам.

Они закончили осмотр, и старший из них, невысокий квадратный мужчина лет тридцати, повернулся ко мне:

- Ты нам платишь три куска зеленых за наезд, ещё два куска за моральный ущерб, и мы тебя отпускаем.

Я молчал. Они меня отпускали!.. Почему-то усилился запах помойки... Голова заболела. Несколько ворон, близко подлетев, уселось на ближайших деревьях.

- Ты чего молчишь, мужик? Три тысячи - это потому, что у тебя такой скакун, - кивнул он на мой "жигуль". - А то бы в десять раз больше платил. Ну как, согласен? Соглашайся, пока мы добрые. Если нет денег при себе, давай паспорт. Надо же нам знать, где тебя найти в случае чего.

Почему все так мерзко? Почему все время моросит дождь? Почему я так устал? Откуда эти вороны, мистически накаркивающие мне беды?

- Не дергайтесь, мужики! - предупредил я - Сейчас вызовем ГИБДД, составим протокол...

Молодой, первым начавший общение, первым и двинулся ко мне. Оценив мои габариты, он на ходу извлек из кармана и стал прилаживать к кисти кастет.

"Ворон!" - подумал я, мельком заметив мельтешенье черных птиц. Не пытаясь обобщать, или делать иные выводы, я отметил, что уже начал привыкать... к чему?.. может быть к присутствию вот такого вот воронья... как в людском, так и в пернатом обличье...

Я устал; иррациональное присутствие ворон ослабляло внимание... О нет, я не хочу ни о чем таком думать, мне надоело...

Парень швырнул левую руку к моим глазам, детским финтом предлагая открыться. Я тут же нырнул под его правый боксерский хук и изо всех сил ударил в живот. Попал в солнечное сплетение. Паренек завалился на капот моей машины, слегка помятой уже, кстати говоря.

Оставшиеся двое холодно оценивали ситуацию. Разумеется, они ещё не поняли, на кого нарвались. Видимо, бывшие спортсмены. Видимо, среднее звено какой-нибудь группировки. Видимо, привыкшие всегда нападать и обнаглевшие, конечно. Нападающий всегда сильнее. Он сильнее уж тем, что решился причинить боль. Жертва до конца надеется и не хочет верить в насилие. А потом уже поздно.

Молодой хрипел на капоте. Я схватил его рукой за короткий ежик волос на затылке и несколько раз сильно припечатал "мягкими тканями лица" о капот.

- Мужики! - Вновь предупредил я. - Без глупостей. Я сегодня не в настроении, потому советую успокоиться.

Они не слушали. Один заглянул в "Вольво" и извлек из салона две милицейские дубинки. Протянул одну товарищу, вторую оставил себе и, примериваясь ловчее, двинулся ко мне.

- Тебе я сломаю руку, - предупредил я, но на него это не произвело никакого впечатления. Тогда я ударил его носком туфли в голень. Он охнул и отступил на шаг. Старший стремительно ринулся ко мне, так что я едва успел остановить его порыв прямым ударом ноги в живот.

Молодой все ещё пытался ползать по капоту, словно раздавленный таракан. И тут я получил - к счастью, скользящий - удар дубинки по левому плечу. Ужасно больно! Это пришел в себя второй боец.

От боли я на мгновение ослеп. Впрочем, только на мгновение. Я тут же решил не только выполнить свое обещание, но и перевыполнить оное. Развернувшись на левой ноге, я правым кулаком, раскрученным за спиной, смахнул ближайшую бритую голову. Голова принадлежала среднему звену этой бандитской ячейки, кому мало показалось разбитой голени, и кому я обещал сломать руку. Мужик упал и перестал двигаться.

Между тем осторожный главарь выждал наконец благоприятный момент и с каким-то визгом, долженствующим выражать ярость или ещё что-то ужасное, кинулся мне под ноги. Я не отнесся к его порыву с должным вниманием, за что и был наказан; хоть и невысокий, парень был страшно тяжел. Я отлетел к своей машине, на беду споткнувшись о тело окончательно вырубленного мною второго бойца сумеречного фронта.

Ладно. От удара по дверце "восьмерки" я сам, потеряв равновесие, сполз на асфальт, тем уравняв себя с моими противниками; старший, бешенно визжа, уже приподнимал дубинку, видимо, готовясь раскроить мой бедный череп. Пытаясь защититься, я схватил первое, что попалось под руку - ухо бандита, - и с треском оторвал, сразу остановив боевой порыв и замах дубинки. Ошеломленный болью и хрустом все ещё висящего в воздухе собственного уха, он открыл рот для вопля - боли? вторичной вспышки ярости? - об этом я не узнаю никогда.

Холодная и язвительная часть меня, так и не принявшая участие в потасовке, запихнула сырую раковину уже отдельно жившего уха в его раззявленную пасть. Он задохнулся, попытался встать, отшатнулся... Я пяткой, вернее, каблуком лягнул вслед, попал ему в зубы и этим слепым, но эффектным ударом заставил проглотить то, чем была забита глотка... Во всяком случае, в последующие минуты нашего общения я больше не видел этого куска его плоти; ну, а освобожденное горло тут же издало мощный вопль! Я же был уже на ногах и, подобрав дубинку, с наслаждением влепил главарю по черепу, возможно, проломив неандертальские кости.

Было ещё одно дело... Ну конечно. Я обещал бритому сломать руку. А я привык выполнять обещания. Что я и сделал все той же дубинкой, для удобства примостив предплечье противника к впадине колесного диска.

И что забавнее всего, пассажиры лентами скользящих мимо машин, конечно же, могли видеть нашу гнусную потасовку; людей можно понять, а о шоферской солидарности говорить уже нельзя: возможность просто так, ни за что ни про что получить пулю в лоб изживала гуманизм.

Тут, как всегда по окончании действия, подлетели три, кем-то направленные гибэдэдэшные "шестерки". Толпа толстых автоматчиков храбро поставила меня лицом к машине, я получил пинок по ноге и прикладом в спину, после чего центурионы стали разбираться. Ксивы произвели впечатление: бессрочно продлеваемое моими звездными покровителями удостоверение капитана ФСБ и не менее весомое - помошника какого-то мною уже забытого депутата.