Страница 41 из 44
Вышла луна из-за облаков, ее зыбкий свет залил пойму реки, и на душе Данилки стало еще тревожнее, будто бы он находился в каком-то заколдованном царстве, и вся эта тишина ночи вот-вот разрушится, взорвется чем-то страшным. Может быть, его охватило предчувствие тех перемен, которые были уже не за горами - зимой должна была начаться война с финнами, а там - через год - покатится по стране полымя войны с фашистами.
Может быть, туманное предчувствие бед тревожило его сейчас, когда смотрел он на лунную дорожку реки, на дальние огни завода, на костер рыбаков.
- Помнишь "Лунную ночь" у Куинджи? - спросил Сашка. - Вот такая же луна у него была. Когда он первый раз картину выставил, то люди за холст заглядывали, думали, там лампочка горит - так луна у него светила. Как настоящая. Вот как он краски, интересно, подбирал?
Они вернулись в город на заре, когда пошли первые трамваи и чистые, только что политые улицы были тихи и пустынны. Друзья шагали по мокрому асфальту и молчали. Хотелось спать, в голове стоял шум, а на сердце было легко. В такой ранний час Данилка еще не видел города и вот теперь, увидев, вдруг почувствовал, что город ему нравится.
На другой день Сашка показал ему акварельный рисунок, на котором была изображена ночь: луна, костер, отраженный длинным кинжалом в реке, и лошадь, стоящая у воды, и снова дрогнуло сердце у Данилки. Он попросил у Сашки этот рисунок на память, и тот легко отдал.
- Цвет огня в воде не схватил. Надо еще раз сходить.
И они еще раз ходили на берег и сидели всю ночь возле реки, и Данилка рассказывал Сашке о своей жизни в деревне, о своих дружках, о деде Савостии, о том, как стреляли в отца и как любил девчонку по имени Ярка.
А зимой, когда была война с финнами и стояли лютые холода, Сашка однажды сказал:
- Давай я тебя нарисую. Садись.
Данилка сел, неуверенно улыбаясь. Сашка прищурил глаз и начал кидать штрихи на ватман. Долго и терпеливо сидел Данилка, а когда Сашка показал ему рисунок, он ахнул. Длинношеий пацан с хмурой удивленностью смотрел с портрета. Челка некрасиво торчала надо лбом, жесткие волосы не прилегали, глаза были разные - правый больше, левый меньше, острый подбородок выдавался вперед. А главное, главное - Данилка был синий. Весь синий, будто утопленник какой.
- Я тебя так вижу, - категорически заявил Сашка на Данилкин разочарованный вопрос, почему это он - синий.
Данилка ушел расстроенный. Дома он долго рассматривал себя в зеркало. Ну ладно, глаз левый, если присмотреться, и вправду чуть-чуть меньше правого, а Сашка сделал в два раза. Челкой действительно не похвастать волос у него грубый, как конская грива. И шея тонкая. Мать говорит, что он растет и потому вытягивается. Есть у Данилки и синева под глазами: война с финнами идет, и с харчами - не очень. Если повернуть щеку на свет, то возле уха тоже синеет. Но все равно - не такой же он синий, как сделал его Сашка.
Сашка принес Данилкин портрет в класс, и ребята покатились со смеху, а Сашка стоял красный и надутый.
- Вы дураки, вы ничего не понимаете! - вдруг закричал он со слезами на глазах и в бешенстве разорвал Данилкин портрет.
Одноклассники перестали смеяться и с удивлением смотрели на Сашку.
В этот момент в класс вошел Ефим Иванович. Все притихли. Ефим Иванович поднял разорванный портрет, сложил кусочки и долго смотрел на рисунок. Ребята выжидательно молчали.
- Почему в синих тонах? - спросил Ефим Иванович.
- Я так вижу, - буркнул Сашка, исподлобья глядя на учителя.
- Хорошо, допустим, - спокойно согласился Ефим Иванович. - Но что ты этим хотел сказать?
- Что война идет! - зло закричал Сашка. - Что хлеба не хватает! Он же синий, посмотрите! - мотнул он головой в сторону Данилки. - Он же голодный! Разве это не понятно?
Хлеба действительно не хватало, были перебои; по ночам люди отстаивали в огромных очередях, в стужу - усталые, плохо одетые. Стояли со взрослыми и дети.
Ефим Иванович внимательно выслушал Сашку, и в глазах его появилась горечь. Он вздохнул и сказал, обращаясь к классу.
- Это обобщенный портрет, ребята. Это не только Данила Чубаров, это и все вы. И сам Саша, и ты, Вася, и ты, Олег, - показывал он на ребят в классе. - Это все вы. И он нарисовал правильно.
Ефим Иванович положил на плечо Сашки руку.
- Он увидел то, чего не видели вы. А теперь, после этого портрета, увидите; в этом и есть цель художника - показывать людям то, чего они еще не видят. Зря порвал портрет. - Голос Ефима Ивановича построжал. - Правоту свою надо доказывать, Саша, а не истерику закатывать.
Ефим Иванович помолчал, легонько провел рукой по вихрастой Сашкиной голове и тихо, серьезно сказал:
- Тебе трудно придется: у тебя свой взгляд, взгляд художника, а он не всегда совпадает со взглядами других. Чаще не совпадает. У настоящих художников нет легкой дороги.
Потом Данилка бегал в учительскую за географической картой и случайно слышал, как Ефим Иванович говорил с завучем, седым добрым историком: "Вы знаете, я даже боюсь за него, он необычайно талантлив. В таком возрасте и такой самобытный взгляд на мир, на искусство". - "Чего же вы боитесь?" спросил завуч. "Боюсь, когда вырастет - пропадет все. Бывает же так: в детстве вундеркинд, а вырастет - дурак дураком. Еще боюсь, что помочь ему не могу. Он больше меня понимает в живописи, я порою теряюсь от его вопросов. Его в Москву надо посылать, в институт Сурикова".
Зря беспокоился Ефим Иванович. Не пришлось Сашке стать взрослым, он погиб совсем зеленым юнцом. Погиб и Ефим Иванович под Москвой.
Данилка узнал об этом, когда вернулся с фронта после войны.
Как память о друге, сохранились у него два Сашкиных рисунка. На одном акварелью нарисован берег реки ночью, а на другом - девочка, обнявшая за шею барашка. Девочка не дорисована, но видно, что водила кистью талантливейшая рука. Данилка только позднее понял, что плохая красная бумага из фотоальбома выбрана Сашкой не зря и не оттого, что бумаги настоящей не было. Нет, он выбрал эту бумагу специально. Тревожный красный цвет. И теперь Данилка не может представить себе этот неоконченный рисунок на белой бумаге. Все у Сашки было обдумано. Он стал бы большим художником. В этом Данилка уверен.