Рассказы о Данилке

- Нельзя, чтоб такие люди помирали.

Мальчишки согласились - им тоже хотелось, чтобы Чапаев остался живой.

Книга получилась красивой, с картинками и с новой обложкой. Хлястик забрал ее себе.

Теперь Данилка приносил из библиотеки самые потрепанные книги. Большие способности в переплетном деле проявил вдруг Хлястик. Под его руководством дело быстро двинулось вперед. Яшка-адъютант рисовал акварелью картинки. Данилка делал на обложке надписи (у него здорово получались печатные буквы), а Хлястик с другими пацанами складывал растрепанные листки, подрезал их по краям, склеивал и пришивал нитками к обложке. Книжки получались как новенькие. Библиотекарша не могла нарадоваться и хвалила ребят. Мальчишки гордились. Туго было с обложками, правда. Но однажды Хлястик припер несколько больших листов картона. Поймав подозрительный взгляд Данилки, сказал:

- Не дрейфь - заработок честный. На станции дрова пилят - я на бревнах сижу, чтоб они не крутились на козлах. И поленницы складываю. Так что все благородно. Ляжки вот стер, волдыри вскочили. - Хлястик поморщился. - Бревна эти крутятся, как живые. Вес у меня легкий, вместе с бревном вертухаюсь.

Хлястик резко изменился за последнее время, посерьезнел. Он притаскивал полные карманы пряников, по-честному делил их между пацанами поровну. Данилка вдруг заметил, что Хлястик не курит.

- Папирос нету? Могу принести.

- Не надо.

- Почему?

- Чапаев не курит, - смущенно сказал Хлястик.

Данилка хотел было засмеяться, но вдруг понял, что смеяться сейчас нельзя.

Однажды Хлястик пришел на крышу, когда там сидел один Данилка, и сказал серьезно:

- Давай прощаться. Уезжаем мы. Подъемные получили. В Мурманск мамка завербовалась.

Посидел молча, добавил:

- Я тебе напишу, ты приезжай - море увидишь.

В голосе его были радость и грусть одновременно. Данилка тоже погрустнел, согласно кивал на слова друга, еще не зная, что больше они никогда не увидятся. Может быть, Хлястик и писал письмо на станцию, только Данилки там уже не было. Тем же летом он переехал жить в город.

Через несколько лет, уже в конце войны, в одном из городков Восточной Пруссии гвардии капитан Данила Чубаров попал в полусгоревшую библиотеку. Он ходил среди обугленных стеллажей и складывал в стопку сохранившиеся книги. Он вспомнил библиотеку парткабинета, крышу сарая, Шурку-Хлястика и его непоколебимую веру, что Чапаев жив, и в груди капитана потеплело. Он плохо знал немецкий язык и едва разбирал названия. Капитан не знал, какие здесь книги, - но это были книги, и он их спасал. И вдруг увидел прекрасно изданную книгу с портретом Гитлера. "Майн кампф", - разобрал он готический шрифт. Он взял ее, как змею, с ненавистью и настороженным любопытством, и долго вертел в руках, думая о том, что книга предназначена пробуждать в человеке доброе, светлое, разумное, а эта...

Он бросил ее в костер, который развели во дворе солдаты для обогрева. Солдаты удивленно смотрели на своего капитана.

- Из-за этой книги мы воюем, - сказал он. - Она делала из людей фашистов. Вот чем все это кончилось. - Капитан кивнул на разрушенный городок.

Острокрыший, красночерепичный, недавно взятый в ожесточенном бою, он еще дымился.

Капитан пошевелил палкой в костре, хлопья сожженной "Майн кампф" разлетелись, как черные птицы с пожарища.

После войны Данила Чубаров заехал на станцию, где жил когда-то, к своей тетке и узнал от нее, что Шурка-Хлястик, теперь Александр Буравлев, вернулся с фронта старшиною с тремя орденами Славы и работает где-то не очень далеко воспитателем в трудколонии для несовершеннолетних преступников.

ВАН-ГОГ ИЗ ШЕСТОГО КЛАССА

Он был первым, кто подошел к Данилке в новой школе. Кончился урок, и Данилка застенчиво вышел из класса, удивляясь длинному светлому коридору, красивым картинам в рамках и паркетному блестящему полу. Ничего этого не было в школах, где он учился раньше: ни в деревне, ни на станции, откуда они недавно переехали сюда, в крупный промышленный город.

- Рисовать умеешь? - в упор спросил этот невысокий и крепкий мальчишка.

- Не-е, - растерянно протянул Данилка.

- Хочешь, научу? - требовательно предложил новый знакомый.

- Хочу, - сказал Данилка и сам удивился. Всего минуту назад он об этом и не думал.

- У нас кружок ИЗО есть, - напористо продолжал говорить мальчишка. По вторникам и пятницам занятия. Вечерами. Записывайся.

Данилка согласно кивнул, хотя даже и не знал, что такое ИЗО. Он еще робел от новой городской жизни: и от шумного движения машин, и от запутанного лабиринта улиц, и от незнакомых учеников в школе.

У мальчишки - звали его Сашкой - был светлый вихор на лбу - "корова языком лизнула", щербинка в верхнем ряду зубов и серые внимательные глаза, будто он все время ко всему присматривается и изучает. Этот взгляд поначалу смущал Данилку.

Семья Данилки жила на окраине города, в бараке, у многодетной вдовой сестры отца; ютились все в небольшой комнате. Отец теперь работал на заводе и ждал, когда дадут квартиру. Сашка тоже жил в бараке почти рядом с Данилкой, и после уроков по дороге они окончательно и познакомились.

Сашка, показывая короткий путь от школы до дома, вел через котлован строившегося цеха, через пустырь, заросший лебедой и полынью, через маленькую речушку, черную от заводских отбросов. На дощатом настиле деревянного мостика Сашка вдруг остановился и, показывая на зловонный пар над речушкой, сказал восторженно:

- Гляди, как золотится на солнце.

Данилка увидел, что и впрямь клубы удушливого пара, поднимающиеся над речкой, окрашены в нежно-оранжевый цвет и ярко выделяются над глянцево-черной поверхностью речки.

- Вот бы схватить. - Сашка прищурил глаза, как бы впитывая в себя этот редкостный цвет. - Это только во второй половине дня бывает, когда солнце вон оттуда светит. - Он показал на гору, под которой дымил завод. Я уж сколько раз пробовал схватить - не могу.

Он задумчиво смотрел вдоль речки.

- Может, маслом надо, а? Нет, масло тяжелит картину, легкости нету, а тут, видишь, - воздушность. Как раз акварелью надо.

Сашка говорил не столько обращаясь к Данилке, сколько к самому себе. Данилке даже показалось, что Сашка и вовсе забыл о нем.