Страница 12 из 44
Гнедко стриг ушами, прислушиваясь к голосу хозяина. Данилка, закутанный в собачий тулуп с подоткнутыми полами, весело вертел головой, смотрел, как стелется под копыта гулкая дорога, как взблескивают голубым огнем снежинки на сугробах, как работает лоснящаяся ляжка Гнедка с черным расплывчатым тавром, как рядом, не отставая, бесшумно скользит короткая тень кошевки, и чувствовал себя хорошо и удобно.
Бабка оставляла их, сокрушалась:
- Студено на дворе-то! Переночевали бы, куда спешить? Мальчонка ить!
Данилке скоро десять, а бабка все еще считает его маленьким. Такие разговоры не по душе ему.
- Опять же по деревням неспокойно, - упрашивала бабка, а сама хлопотала над внуком, укутывая его шарфом и подтыкая под ноги в нагретых валенках полы тулупа.
- Живы будем - не помрем! - весело пообещал отец и, завалившись в кошевку, гикнул на коня. Молодой, сильный жеребец, настоявшийся на морозе, с места взял рысью.
Когда выскочили за околицу, ударил в лицо ветер, и у Данилки от восторга перехватило дух. Отец же простуженным голосом запел:
Соловьем залетным юность пролетела...
Здорово, покачиваясь в кошевке, лететь в лунную ночь, вдыхать морозный запах тулупа, настывшего сена, крепкого конского пота, слушать, как скрипит под полозьями зернистый снег, как свободно, радостно фыркает конь, слушать, как с приятной хрипотцой в голосе поет отец, и чувствовать его, тяжелого и сильного, рядом. Данилка рад, что едет с отцом: ему так редко это выпадает. Отец вечно занят работой, мотается по району: то кулаков раскулачивает, то посевная у него, то уборочная, то едет в Новосибирск на партийную конференцию. Появляется дома усталый, с запавшими щеками, мать говорит: "Пожалел бы хоть себя, сгоришь на работе". - "Не время жалеть, - отвечает отец. - Ни себя, ни других. Сейчас вопрос решается - уцелеет Советская власть иль не уцелеет. А ты о жалости..."
Отец неделями не бывает дома и, когда видит Данилку, удивляется: "Гляди-ка, подрос! Так и вымахаешь - не замечу. Как учеба?" Узнав, что сын получил очередной билет ударника, который выдавался каждую четверть лучшим ученикам, довольно улыбается в рыжеватые усы и говорит: "Ты грызи науку. Советской власти грамотные люди нужны. Мы вот вам унавозим землю, посеем как умеем. Может, что и не так, ума, может, не хватает, но сеем с чистой совестью. А урожай вам снимать, новому поколению, образованному".
Отец очень жалеет, что не пришлось ему поучиться в школе. В страшной нужде жил он при царе, пас хозяйских коров, батрачил на кулаков, а как гражданская война грянула, так в партизаны ушел, с Колчаком воевал. Был командиром. Там и большевиком стал. А у бабки, от которой только что уехали, встретился однажды он со своим старшим братом Иваном, что у Колчака служил. Бабка не дала им тогда постреляться, но потом, в бою, когда партизаны вышибали колчаковцев из села, встретились они. Рубанулись насмерть. У отца отметина на плече с тех пор. После боя он похоронил своего брата. И до сих пор каждую весну ходит к нему на могилку: то оградку покрасит, то холмик подправит. Обелиск со звездой поставил, на удивленные вопросы отвечает: "Если б жив остался, Советскую власть принял бы". Данилка слышал, как однажды мать сказала отцу: "Чего ты сердце надрываешь? Если б не ты его, он бы тебя". - "Росли ведь вместе, - ответил отец, - вместе нищету мыкали. Не то маюсь, что в бою убил, а то, что не сберег его для новой жизни, не раскрыл глаза, когда у матери встренулись. Заморочили ему голову, вот и стал за белых воевать. А что ему белые! Он же всю жизнь хребтину ломал на хозяев, им же богатства умножал. Теперь-то задним умом мы все умны, а тогда попробуй разберись: куда податься, за кого воевать, да еще такому темному парню, как Иван. По гроб не прощу себе, что не раскрыл я ему глаза, не растолковал..."
Данилка вдруг заметил, как справа вдоль дороги катит белый круглый ком. Сначала он не понял, что это такое, потом разобрал - заяц-беляк. Зайчишка то садился и настороженно поднимал длинные уши и стриг ими, как ножницами, то срывался и, подкидывая куцый зад, катил дальше.
- Заяц! - в восторге заорал Данилка. - Заяц!
- Где? - весело отозвался отец.
- Вон, вон! - Сын тыкал рукой в сторону беляка.
- Ату его! - громко закричал отец и пронзительно, как Соловей-разбойник, свистнул.
Заяц сделал высокий прыжок и полетел под горку через голову, поднимая за собой снежную искрящуюся пыль.
- Держи его, держи! - кричал отец и хохотал. - Ну нагнали страху косому! Теперь верст десять отмахает без передышки.
Восторг охватил Данилку оттого, что он первым увидел косого, и от озорного свиста отца, и от ровного бега Гнедка, и от этой прекрасной морозной ночи.
А мороз давил, и, казалось, все вокруг звенело от стылого лунного света. Ночь достигла своей высшей силы и красоты.
- Гляди, месяц рукавицы надел, - сказал отец.
Данилка посмотрел на небо: вокруг луны был размытый ореол в три кольца, и они, налитые яростью, дымились. За кольцами далеко мерцали звезды.
- Пап, а почему звезды мигают?
- Спать хотят, а чтоб не уснуть - моргают. Ты хочешь спать?
- Не-е...
- Как захочешь, так поморгай, - засмеялся отец.
- А ты хочешь?
- Я?! - удивился отец. - Не-ет! Разве можно спать в такую пору! Гляди, какая красота!
Отец повел кнутовищем вокруг. Гнедко принял этот жест на свой счет и понес еще быстрее. Отец опять запел:
Соловьем залетным юность пролетела...
Он любил эту песню. Данилка слушал отца, смотрел в горящее исступленным светом круглое лицо луны, на ее дымные кольца-рукавицы, и на душе было радостно и легко.
Он любил и этот начищенный до блеска диск луны, и эту глухую степь, убегающую мерными валами во мглу ночи, и храп Гнедка, и скрип полозьев.
Фыркал Гнедко, из ноздрей его валил пар, поблескивала сбруя, и все так же равномерно и сильно работала его ляжка, закуржавевшая морозным инеем, и в глаза неслась волнистая снежная зыбь.
Когда отец остановил коня и вылез из кошевки, чтобы подтянуть ослабшую подпругу, Данилка ясно услышал тишину. Свет, красота и сила ночи ощутились еще явственнее, обступили еще ближе, и мальчишка замер, чувствуя что-то вечное и великое в природе, замер перед необъятным миром, частицей которого он был, и в душе его возникло то чувство понимания величия и бесконечности вселенной, которое возникает у человека в редкие минуты прозрения.