Страница 3 из 12
Он был не то чтобы сильно пьян, но и трезв тоже не был. - Извините, что побеспокоили, - мягко сказал Комаровский. - Нам известно, что у вас имеется охотничий нож... - У меня разрешение, - буркнул Шабашников, не поднимая головы. - На карабин и нож. - Идет проверка... Оружие у вас? Покажите, пожалуйста. Шабашников принес карабин и стал рыться в брезентовой полевой сумке. Комаровский, бегло осмотрев ружье, с интересом следил за поисками. Наступила тишина. - Нет ножа, - растерянно пробормотал Шабашников. - Поищите хорошенько. Ножа, как мы и ожидали, нигде не оказалось. Через несколько минут мы уже знали, что у охотника исчезли также старые кирзовые сапоги сорок второго размера, и получили заодно подробное описание ножа: золингеновская сталь, лев и пальма на лезвии, наборная рукоятка. - Когда вы в последний раз видели нож? Шабашников наморщил лоб. - Да вот позавчера... - Восьмого августа? - Комаровский бросил взгляд в мою сторону. Преступление было совершено в ночь с восьмого на девятое. - Ну да, восьмого... Я ходил к соседям, к Зуенковым, проводку чинить и брал нож для зачистки провода. - Может быть, забыли там? Комаровский предоставлял ему возможность выкрутиться. - Нет, принес, положил в сумку. - Ну, а дальше? Вспомните подробности. Вечером и в ночь с восьмого на девятое вы были дома? Комаровский задавал короткие вопросы, словно гвозди вбивал. Он толково вел этот разведывательный допрос. Я чувствовал, что еще немного - и Шабашников сам загонит себя в угол. - Дома... Вообще-то плохо помню... Под хмелем был. И тут я увидел, как в нем шевельнулся страх, выполз из-под спиртной дремы. Глаза меняли выражение - словно диафрагма открылась в объективе и реальная жизнь вместе с сумрачным светом дождливого дня хлынула внутрь. Диафрагма открывалась все шире, и чем больше вбирали в себя глаза Шабашникова, тем сильнее росла в них тревога. Он был не так уж стар, это ясно чувствовалось сейчас. - Щеночков я продавал в тот день, - сказал охотник. - Щеночков. Жалко мне их всегда, вот и... Он вдруг улыбнулся мне. Улыбка была жалкая, заискивающая. Да, вот так оно и бывает. Пьяная дурь, неожиданная вспышка алчности и жестокости. И ничто не остановило его, одурманенный мозг не поставил ни одного барьера. - Собаки! - забормотал хозяин, протягивая мне фокстерьера. - Посмотрите: Тюлька, такого "фокстера" нигде не увидите. Любого лиса возьмет! Люблю я собачек... Он сказал это так, будто любовь к собакам могла оправдать любой его поступок. Тюлькины смешливые глазки-бусинки затерялись в завитушках белой шерсти. Шабашников и впрямь любил собак - фокстерьер был чист и вычесан. А в доме творилось черт знает что. - Значит, в ночь с восьмого на девятое вы были дома? - еще раз спросил Комаровский. - Где же еще? - И выходит, только в тот вечер или ночью ваш нож и сапоги могли быть похищены? - Не знаю, - пробормотал Шабашников. - Наверно. - В таком случае необходимо задержать вора. Мы осмотрим место происшествия... - Да зачем? - замахал руками Шабашников. - Мелочь какая! Не надо, ни к чему, идите себе занимайтесь делом. - Вы понимаете всю важность происшедшего? Украдено оружие. Оно может быть использовано похитителем. - Нож - тоже мне оружие!.. - Все-таки! Шабашников нехотя написал заявление в милицию. Привезли розыскную собаку. Проводника предупредили, как вести поиски. Вскоре овчарка, рыскавшая по двору, настороженно принюхиваясь, принялась разрывать лапами груду щебня, сваленного у сарая. Мы извлекли из-под щебня небольшой сверток. В обрывок полотенца, того самого, махрового, голубого, была завернута пачка денег. Десять "четвертных". - Это ваши деньги? - спросил Комаровский. Шабашников побледнел. Руки его тряслись, и он никак не мог унять эту дрожь. - Нет, не мои... Никогда их не видел в глаза! - Откуда же они взялись? Шабашников молчал. "Возможно, он действительно ничего не помнит, - подумал я. - Бывает ведь... Алкогольное помешательство. Это может пройти так же быстро, как и пришло". Я был очень удивлен, когда Комаровский ограничился лишь тем, что попросил Шабашникова далеко не отлучаться. По дороге в отделение я сказал об этом капитану. - За Шабашниковым мы посмотрим, - ответил Комаровский. - Но что-то мне 'не верится в его злодейство. Я подумал: "не верится" - слабый аргумент против улик.
3
Николай Семенович слушает меня и делает записи в блокноте. Стакан чаю стынет на столе. - Значит, улики достаточно веские? - спрашивает Эн Эс. - По-моему, да. - Позвони Комаровскому. Нужны данные о Шабашникове. Дождь все идет. За окном крупные капли описывают траектории, словно падающие звезды. Город лежит внизу темной массой, как уснувшее животное. Шевелится, вздыхает. Окна домов плотно прикрыты ставнями... Первый августовский затяжной дождь. - Ты как будто спокоен, Паша? - Да ведь тупое дело, Николай Семенович. По пьянке. Омерзительно все это. Я и впрямь не чувствую того следовательского азарта, который охватывает каждого милицейского работника, разгадывающего загадку сложного, запутанного преступления. Гнев, страсть - при чем здесь они? Это унылое лицо с дряблыми щеками, мутные с похмелья глаза... Какой он, в сущности, убийца? Нелепый случай, нелепая жестокость. Надо аккуратно и точно довести это дело до конца. И баста! Он должен получить по заслугам. - Так-так. Эн Эс недоволен, это я хорошо чувствую. - Не появилось ли у тебя ощущение, что ты уже все постиг, что твоя работа ставит тебя как бы над людьми, а? Со временем это может появиться - и нет ничего страшнее для нашего брата. - Я не замечаю в себе ничего такого... - А это приходит. Незаметно, исподволь. Я так и не понял, что ты думаешь о человеке, которого подозреваешь в убийстве или соучастии. Кто он таков? Ты веришь обстоятельствам, минуя человека. - Но улики... Я же не адвокат! Самолюбие заставляет меня сопротивляться. - Нет, ты и адвокат. И прокурор... Человек! И ты имеешь дело с человеком. Меня задевают слова шефа. Я люблю его, он "мой старик". Мне хотелось бы, чтобы обо мне говорили: у Павла Чернова "комоловский" стиль работы. Я всегда старался быть похожим на него и перенять у него все, даже привычки. Одно время даже покашливал кулак, точь-в-точь как Николай Семенович. Но есть в шефе нечто такое, чего нельзя перенять копированием... Комаровский является в номер, держа под мышкой маленький школьный портфельчик. Обычно с такими портфельчиками ходят управдомы или колхозные бухгалтеры. Длинная темно-синяя шинель подчеркивает худобу и нескладность фигуры. - Сегодня ты кое-что нащупал, Борис Михайлович? - спрашивает майор. Капитан вытирает костлявой рукой лицо, покрытое каплями дождя. Хмыкает. Он застенчив - особенно с высокими чинами. Это у него, видимо, от "старшинского" прошлого. - Нащупал? Как сказать... Комаровский тоже в чем-то сомневается. Чутье - тонкое растение, выросшее на почве, которая называется опытом! В этом они оба превосходят меня. - Ну, так что Шабашников? - спрашивает Комолов. - Понимаете, он у нас в городе на хорошем счету. Человек отзывчивый. В войну был в армии снайпером. Попал в плен, бежал. Жена погибла на фронте, медсестрой была. Один живет. Ну пьет, факт, это у него периодами. Есть такой минус... С уголовным миром никаких связей. - С деньгами у него как? - Туговато, раз пьет. - В каких отношениях он был с Осеевым? - Вроде дружили... Шабашников бывал у Осеева. - Он мог знать, что Осеев хранит дома наличными крупную сумму? - Думаю, да. Говорят, Осеев советовался с ним насчет покупки мебели. - Понятно, - сказал Комолов и открыл свою алую кожаную папку. - А что нам известно об Осееве? Полгода назад в Колодин на строительство химкомбината приезжает инженер Осеев. Вот телеграмма - компрометирующими материалами о нем мы не располагаем. Напротив, характеристика положительная... Приехав в Колодин, Осеев покупает дом и участок на улице Ветчинкина. Очевидно, собирается осесть после выхода на пенсию. У Осеева жена и дочь. Они живут в Иркутске. В июле дочь гостит у отца. В августе Осеев ожидает приезда семьи. Пятого августа берет с книжки пятьсот рублей, чтобы купить кое-что из мебели. А в ночь с восьмого на девятое августа его... На втором этаже гостиницы, под нами, начинает играть оркестр. В ресторане веселье. Пол в номере слегка вздрагивает. Комолов морщится и расстегивает воротник рубашки. - Открой окно, Паша. Душно. В номере холодно, но я распахиваю окно. Плохо шефу. - Итак, какие улики против Шабашникова? Доложи, Паша. - Ну, во-первых, нож и сапоги! Нож, которым совершено убийство, принадлежит Шабашникову. Следы, оставленные на полу в доме Осеева, - это следы его сапог. Комолов утвердительно кивает. - Далее. Шабашников знал, что Осеев хранит деньги. Именно деньги интересовали преступника. Ведь он больше ничего не тронул в доме. - А в состоянии Шабашников нанести такой сильный и точный удар? Тут я могу выказать эрудицию в области, где майор, житель большого города, не очень силен. - Он ведь "забойщик", Николай Семенович. - "Забойщик"? - Ну да. Так у нас говорят - капитан знает. Колодинцы приглашают его на забой скотины. Это тонкая работа. Нужен глаз и крепкая рука, чтобы попасть точно в сердце. - Это верно, - соглашается Комаровский. - И еще. Осеев вел довольно замкнутый образ жизни. Ночью он мог открыть дверь только хорошо знакомому человеку. Именно таким был для него Шабашников, сосед. Ну и, конечно, деньги, найденные во дворе Шабашникова, - улика неоспоримая. Словом, основная версия: Шабашников либо убийца, либо соучастник. - Твое мнение, Комаровский? - спрашивает шеф. - Мнение? Капитан смущенно кашляет в рукав. - Правильно доложено. Но Шабашников!.. Очень сомнительно: человек никогда не ценил деньги, сам раздавал - и вдруг... Верный своей дипломатической манере, Комаровский не вступает в открытый спор. Стоит ли перечить товарищу из "центра"? Но, я чувствую, капитан остается при своем мнении. - Что ж, Паша, логика штука полезная, - говорит Комолов. - Но у версии, которую ты предлагаешь, несколько неувязок - из-за поспешности они отметены тобой. Первое противоречие. Убийца нанес удар, едва лишь Осеев приоткрыл дверь. Зачем Шабашникову, пользовавшемуся доверием инженера, так спешить? Похоже, преступник опасался, что Осеев, увидев, кто стоит на пороге, тотчас захлопнет дверь. Если так, то Осеев либо вовсе не знал его, либо знал как человека, которого надо бояться. Второе. Преступнику были нужны деньги. Очевидно, он знал, что они хранятся в письменном столе - кроме стола, ничего в комнате не тронуто. Но деньги лежали в первом же ящике, на виду. Отчего все ящики перевернуты, а бумаги разбросаны? Более того, следы, оставленные на бумагах, говорят, что убийца интересовался всем содержимым стола уже после того, как были найдены деньги. Что он искал? Может быть, не только деньги. Третье. Если Шабашников - преступник или соучастник, опасающийся разоблачения, что мешало ему получше запрятать похищенные деньги? Убийца, проявивший ловкость и сноровку, на редкость неумело распорядился "добычей". Четвертое: следы на полу. Преступник позаботился о перчатках, а вот то, что грязные сапоги оставят четкие отпечатки, не учел. Как ты все это объясняешь, Паша? - Ну... ведь он был в состоянии опьянения, Николай Семенович! Отсюда странные промахи. - А не похоже, что удар нанесен пьяным человеком, Паша! Тебе не кажется? Я бы предположил, что в доме инженера побывал матерый зверь... Он не вышмыгнул из двери, сторонясь трупа, как можно было ожидать от грабителя, пошедшего на "мокрое дело". Он спокойно нанес второй удар. Это хищник. Беспощадный, жестокий, хладнокровный. Почерк его свидетельствует о ясном уме и расчете. Способен ли Шабашников на это, а? Подумай хорошенько. Я молчу. Крыть, как говорится, нечем. Слишком уж заманчивой была для меня перспектива легкого, мгновенного раскрытия преступления. Салага! - Не спеши, Паша. - Комолов кладет мне на плечо тяжелую ладонь. - Мы только начинаем расследование. И я могу ошибаться. И ты. Но наши ошибки не должны выходить из этой комнаты, чтобы не наделать зла. Для каждого из нас после нескольких лет работы наступает период, когда хочется чувствовать себя асом и каждое дело проводить четко, блестяще и быстро. Это кажется очень важным, а на самом деле не имеет никакого значения. По-настоящему важно лишь одно: действительно ли ты нашел виновного и не пострадал ли при этом безвинный. Только это... Только! Холодный ветер врывается в комнату, отдувая занавески. Комолов жадно дышит, его бледное, слегка оплывшее лицо искажено гримасой боли. - Прилягте, Николай Семенович. - Сделаем так, - продолжает майор. - За Шабашниковым пока посмотрит Комаровский. А ты, Паша... поработай над версиями. Если не Шабашников, то кто? Видимо, тот, кто мог украсть нож и подбросить деньги, чтобы навести на ложный след. Может быть, не так уж нужны были ему деньги, если он отказался от половины суммы ради собственной безопасности? - Но если не деньги, то что? - Не-знаю, не знаю. И аналогичных дел не припомню... Разобраться будет нелегко. Но я буду рядом, Паша, а как только почувствую себя лучше, то включусь полностью. Понял? Звонит телефон. Я сразу узнаю голос. - Мне Павла Чернова. Павел? Это Лена Самарина. Ты еще помнишь?.. Я тоже помню. Отец сказал, что ты здесь, такой сверхзанятый, почти секретный. А видеться с женщинами тебе разрешают? "Женщина, - отмечаю я про себя. - Господи, я помню ее совсем цыпленком!" - Что там еще? - спрашивает майор. - По личному делу, Николай Семенович, - отвечаю я, прикрыв ладонью трубку. - Знакомая... по школе. Не вовремя позвонила Ленка. Но Комолов смеется. - Ну так что ж смущаешься? Иди, ты свободен. Все еще сыплет дождь, и мы с Ленкой договариваемся встретиться в ресторане. Единственный ресторан Колодина находится как раз под нами на втором этаже гостиницы.